Методология экономической науки
Шрифт:
Давайте сначала рассмотрим позицию, которую занимал в споре сам Фридмен. Его эссе о методологии позитивной экономической теории опередило его первую переформулировку количественной теории денег на несколько лет (Friedman M., 1956). Через год после рождения монетаризма он опубликовал «Теорию потребительской функции» (1957). Можно сказать, что эта книга демонстрирует его собственную методологию наилучшим образом: построив новую теорию потребительской функции, зависящей от перманентного, а не текущего годового дохода, которая содержала ряд конкретных опровержимых предсказаний об агрегированных потребительских расходах, Фридмен вновь рассмотрел все доступные данные по поведению потребителей — как единовременные выборки, так и временные ряды, — чтобы показать, что его теория аккуратно объясняла факты, опровергнувшие стандартную кейнсианскую доктрину. Каким бы ни был итоговый вердикт «Теории потребительской функции» [115] , эта книга должна рассматриваться в ряду наиболее мастерских образцов анализа связи между теорией и данными во всей экономической литературе. Однако история защиты Фридменом монетаризма, напротив, являет собой карикатуру на его собственную методологию.
115
В
Вначале Фридмен переформулировал старую количественную теорию денег, которая раньше была теорией долгосрочной связи между агрегированным объемом расходов и общим выпуском экономики — своего рода примитивной макроэкономикой, — в теорию спроса на деньги фирм и домашних хозяйств. Затем последовало эмпирическое исследование спроса на деньги в США за период с 1869 по 1957 гг., в результате чего появилась на свет большая книга «Денежная история Соединенных Штатов, 1867— 1960» (1963), написанная совместно с Анной Шварц, и несколько исследований лагов в экономических эффектах денежной политики. На этой стадии аргументации Фридмен уделил особое внимание эмпирической демонстрации того, что функция спроса на деньги была относительно устойчивой и, более того, нечувствительной к колебаниям ставки процента (Laidler D.E.W., 1985, р. 125—126). В том же 1963 г. появилась знаменитая статья Фридмена и Дэвида Майзелмана, содержавшая первую из нескольких попыток оценить состоящие из одного уравнения (в «приведенной форме») простые кейнсианские и монетаристские модели. Эти попытки имели целью показать, что скорость обращения денег по доходу была более стабильной переменной, чем кейнсианский инвестиционный мультипликатор. Ошибочность этого результата, наряду с некоторыми другими авторами, показана Альбертом Андо и Франко Модильяни, и целый выпуск «American Economic Review» за 1965 г. был посвящен различным сравнениям между заданными одним уравнением кейнсианской и монетаристской моделями, показавшим, ко всеобщему удовлетворению, что с помощью моделей в приведенной форме, в которых не указан послуживший их основой набор структурных уравнений, невозможно сделать выбор между двумя конкурирующими моделями (Brainard W.C. and Cooper R.N., 1975, p. 169—170).
Мы подошли к самому пику споров, наступившему через семь лет после рождения монетаризма. К этому времени Фридмен, однако, еще не сформулировал внятной теории, объясняющей эмпирические закономерности, подтверждавшие монетаристскую позицию. Публикация Фридменом в 1970 г. «Теоретической схемы монетарного анализа» провозгласила то, что можно было бы назвать II фазой монетаризма [116] . Увы, некоторые монетаристы, такие как Бруннер и Мелцер (Brunner К. and Meltzer A.H., 1972, p. 838—839, 848—849), отказались от предложенной Фридменом схемы анализа и выразили удивление, что Фридмен решил представить свои аргументы в терминах хиксианской модели IS–LM, которая является примером сравнительной статики. Они утверждали, что различие во временной последовательности (timing) событий и относительных скоростях адаптации цен и выпусков служат ключом к пониманию разницы в подходах кейнсианцев и монетаристов. В этом случае модель IS–LM действительно оказывается неадекватной для использования в дискуссии. В самом деле, если отвлечься от многократных упоминаний о том, что монетаристы подходят к экономическим проблемам в духе маршаллианского анализа частичного равновесия, в то время как кейнсианцы делают это в рамках вальрасова анализа общего равновесия, то окажется, что Фридмен отрицал существование каких–либо теоретических или даже идеологических различий между двумя этими лагерями.
116
Фаза резюмируется в: Friedman M. (1968).
Смысл использования модели IS–LM, утверждал Фридмен, состоит в том, чтобы показать общее между двумя подходами, а также то, что вся разница заключается в разных динамических предпосылках о пути коррекции несоответствий между количеством денег, которое население хочет держать на руках, и количеством, которым оно действительно располагает: «относительная скорость адаптации цен и выпусков все еще служит ключом к разнице между подходами и анализом тех экономистов, которые считают себя кейнсианцами и тех, которые себя ими не считают» (Friedman M, 1970, р. 210—211; см. также р. 234—235). Тем не менее Фридмен не объяснял, как решения о ценах и выпусках принимаются в реальной экономике, например, в экономике Соединенных Штатов, и в этом смысле не предложил никакой теории распределения эффектов монетарных изменений между влиянием на цены и влиянием на реальный выпуск (Chick V., 1973, р. 111—113). Следовательно, предположение, что динамика «механизма трансмиссии» между деньгами и экономической активностью служит ключом к разногласиям между кейнсианцами и монетаристами, непроверяемо, или скорее, сам Фридмен не предложил способа его проверить. Монетаристов обвиняли в том, что они представляют механизм трансмиссии в виде «черного ящика», в то время как на самом деле они понимают его как корректирование портфелей активов, однако определяют портфели настолько широко, что нет ни одной переменной, которая доминировала бы над остальными. Короче говоря, они моделируют механизм трансмиссии, но не дают его теории.
Качественные расчеты, как мы знаем, являются мощным методом определения направления постулируемой причинной связи. Но для точного измерения этой связи данный инструмент грубоват. Если спор между кейнсианцами и монетаристами действительно вращается вокруг вопроса о скорости адаптации к изменению в различных параметрах, как утверждал Фридмен, то качественные расчеты — это именно то, что нужно. Экономическая политика стремится управлять экономикой, а не только предсказывать ее поведение. Управление же экономикой обычно подразумевает знание не только направления экономических эффектов, но и их точной величины. Конечно, до некоторой степени управление возможно и на основе качественных расчетов, но для «точной настройки» недостаточно одного лишь знания знака экономических изменений. Неспособность предоставить что–либо похожее на количественные расчеты денежных изменений фактически возвестила о потере монетаризмом занимаемых позиций.
III фаза монетаризма
В фазах I и II дискуссия в основном происходила в рамках кейнсианского краткосрочного периода, но уже во II фазе в дискуссии появился элемент долгосрочного периода, который приобрел доминирующее значение в III фазе, начавшейся приблизительно с 1972 г. Теперь утверждают, что каковы бы ни были краткосрочные влияния денежных изменений на цены и выпуск, экономические ожидания автоматически приспособятся к изменениям в денежном предложении, в результате чего денежная политика будет иметь незначительное влияние (или не будет иметь его вовсе) на выпуск в долгосрочном периоде — в этом заключается теория «естественного» уровня безработицы
Между тем были построены большие эконометрические модели, которые раскрывали различные каналы, по которым деньги влияют на номинальный ВНП, реальный ВНП и на уровень цен. И «неандертальское кейнсианство», отрицающее, что денежные власти способны как–либо контролировать денежное предложение, и «неандертальский монетаризм», отрицающий какую–либо эффективность фискальной политики даже в краткосрочном периоде, остались далеко позади. Если быть до конца точным, в одном смысле монетаристы добились победы: в настоящее время правительства уделяют гораздо больше внимания денежному предложению, чем это было десять лет назад, и место примитивного кейнсианства 1950–х годов заняло более изощренное представление, учитывающее влияние денежной политики по нескольким различным каналам, а не только влияние изменений процентной ставки на инвестиции. Но в более глубоком смысле, монетаристы проиграли: монетаризм так и не преуспел в прояснении причинного механизма, из которого вытекают его эмпирические результаты, порой даже отрицая то, что эти результаты требуют интерпретации в свете лежащей в их основе теории причинно–следственных связей, и не смог опровергнуть ничего, кроме грубой карикатуры на кейнсианскую теорию, которой противостоял (Johnson H.G., 1971, р. 10, 13). Кейнсианство, с другой стороны, доказало свою способность интегрировать монетаристские идеи в более изощренную разновидность макроэкономической теории, которая, похоже, возникает на поле 15–летней битвы. Конечно, спор продолжался и продолжается до сих пор, несмотря на горы фактов: очевидно, на экономистов непросто повлиять с помощью эмпирических опровержений. Вместе с тем дискуссия явно прогрессирует, постепенно преодолевая и простодушное кейнсианство, и простодушный монетаризм, так что сейчас стало гораздо труднее однозначно квалифицировать специалистов в области макроэкономики как кейнсианцев или монетаристов.
Оглядываясь назад, протекавший в последние двадцать лет спор между кейнсианцами и монетаристами можно отнести к вызывающим наибольшую фрустрацию и раздражение спорам во всей истории экономической мысли. Зачастую он вызывал в памяти наихудшие черты средневековых диспутов. То и дело раздаются яростные полемические заявления, от которых потом отказываются: количественная теория денег является теорией спроса на деньги, интегрированной в забытую устную традицию Чикагской школы; спрос на деньги неэластичен по ставке процента, а предложение денег является экзогенной переменной; существенные изменения цен и номинальных доходов всегда являются следствием изменения предложения денег; поворотные точки роста денежного предложения неизменно предшествуют верхним и нижним поворотным точкам экономического цикла и т.д. — а критика приберегается для таких же безапелляционных заявлений оппозиции. Спорщики в большинстве случаев не понимают друг друга, и иногда трудно вспомнить, о чем собственно идет спор, что чувствуют даже сами основные протагонисты [117] . Через все дебаты красной нитью проходит непрекращающийся спор по поводу того, что на самом деле имел в виду Кейнс, как будто невозможно достичь согласия по значительным вопросам экономической политики, не решив сперва, в чем Кейнс отличался от «классиков». Поскольку «Общая теория» содержит по крайней мере три, если не больше, версий кейнсианской теории [118] , существует бесчисленное множество способов сложения ее элементов в нечто, называемое «кейнсианством». Споры об основных идеях Кейнса — это доктринальный туман, через который нужно пробиться прежде, чем взвешивать сравнительные достоинства кейнсианской и монетаристской позиций. При знакомстве с работами участников этого спора иногда возникает чувство, что специалисты в области макроэкономики больше озабочены толкованием «Общей теории», чем приростом знания о том, как на самом деле функционирует экономика.
117
Например, Фридмен пишет: «Я считаю, что толковать нашу позицию следующим образом: «только деньги имеют значение для изменений номинального дохода и краткосрочных изменений реального дохода» — преувеличение, хотя в целом это верно передает дух наших выводов. Но утверждение: «только деньги имеют значение», точка — это фундаментальное искажение наших выводов» (Friedman M., 1970, р. 217).
118
Коддингтон (Coddington A., 1976b) выделяет по меньшей мере три направления интерпретации Кейнса: (1) гидравлическое кейнсианство — кейнси–анский крест и интерпретация через модель IS–LM, рассматривающая кейнсиан–скую модель скорее как частный случай, нежели как общую теорию, — также известное как «неоклассический синтез» или «незаконнорожденное кейнсианство», в зависимости от вашей точки зрения; (2) фундаменталистское кейнсианство, делающее акцент на меняющихся ожиданиях и повсеместной неопределенности, что соответствует изложению, содержащемуся в главе 12 «Общей теории» и в статье Кейнса об «Общей теории занятости» 1937 г., и подразумевающее, что подход Кейнса невозможно примирить с неоклассической традицией; (3) неравновесное кейнсианство — переформурировка Кейнса в терминах ОР, но без вальрасовского аукциониста, с неполной и несовершенной информацией, неверными ценовыми сигналами и адаптацией выпусков и цен, при ограничениях на доходы. См. также Blaug M. (1985, р. 668—671, 693).
В конце этого обсуждения мы возвращаемся к первому из двух фундаментальных уроков, которые можно извлечь из дебатов между кейнсианцами и монетаристами. В I фазе дебатов Фридмен действительно следовал методологии «инструментализма», то есть выдавал предсказания, не объясняя их какой–либо теорией; однако во II фазе даже он, наконец, уступил требованиям и предложил теорию, которая поддерживала бы его предсказания. Данная им теория оказалась неспособной справиться с задачей, и в III фазе он принял совершенно новую, основанную на различии между ожидаемой и неожиданной инфляцией. Таким образом, в конечном счете монетаризм Фридмена отказался от методологии инструментализма не потому, что она была сама по себе неверной, а потому, что она была неубедительной.
Так я говорил в 1980 г. И это не совсем то, что я сказал бы теперь, в 1991 г., если бы мне пришлось писать данный раздел заново. Однако, по здравому размышлению, я склонен скорее добавить кое–что к своим предыдущим замечаниям, чем отказаться от части старых. Так или иначе, в 1980–х годах в макроэкономике произошло достаточно событий, чтобы сделать что бы то ни было, написанное о монетаризме в начале десятилетия, морально устаревшим к его концу. Прежде всего, монетаризм в его фридменовской версии — давайте называть его монетаризмом I вида, — взойдя на сцену, в 1980–х покинул ее. Далее, новая классическая макроэкономика — будем называть ее монетаризмом II вида — на протяжении 1980–х также потеряла свою привлекательность и сейчас, возможно, клонится к своему закату. Наконец, имело место удивительное возрождение новой кейнсианской экономической теории, следующей скорее духу, чем букве работ Кейнса: кейнсианская революция 1930–х, по прошествии времени, оказалась чем–то вроде «перманентной революции» (см. Shaw К., 1988).