Методом исключения
Шрифт:
— Так признаешь себя или нет?
Ежов с напускным безразличием пожал плечами.
— Ну моя икона. И что с этого?
— Значит, мы не ошиблись, — удовлетворенно заключил Бородин.
Глаза Ежова угрожающе сузились.
— Это кто ж вам на меня показал?
Бородин приблизил свои глаза к глазам Ежова.
— Предположим, этого я тебе не скажу. Но твои помощники, с которыми ты обчистил квартиру на Каляева, уже тут, — он ткнул пальцем в пол.
— Что за улица такая? — с недоумением поинтересовался Ежов. — Первый раз слышу.
— А я эти слова уже второй
— Какая еще Любка Пермякова! — возмутился Ежов. — Ну Женьку, предположим, я знаю: шурин мой. Так он с чем у вас тут? Подрался, что ли, опять? С него станется…
— Кражу он совершил, — сказал Бородин.
— Надо же! — сокрушенно мотнул головой Ежов. — Скажи, дурень какой! А где это он?
— На Каляева, двадцать семь.
— Надо же! И что, поди меня припутывает? Так вы ему передайте…
— Нет, — сказал Бородин. — На тебя мы вышли через других людей. Забыл, что ли, как вы с Женькой из квартиры Зверевой выходили — он с ковром, а ты с двумя дорожными сумками, синей и светло-коричневой? И как соседка Зверевой из квартиры напротив спросила вас, куда вы понесли вещи… Не помнишь?
— Ясно, нет! — дернулся Ежов. — Не было меня там!
— А что ты помнишь?
— А что я должен помнить, начальник? — и Ежов решительно отверг подозрения на свой счет.
— Тяни, тяни резину! — со скучающим видом заключил Бородин. — Не знаю только, чего добьешься. Сейчас запишу, что скажешь, и начнем проводить очные ставки. Тебя трое видели с крадеными вещами, суду этих свидетелей вот так хватит!
…Когда пришел адвокат и спросил у Ежова, не желает ли он сделать заявление, тот сказал, что хотел бы написать явку с повинной. Ему было позволено это сделать.
Затем Бородин опять стал вызывать свидетелей и лишний раз убедился в том, что рассчитывать на показания очевидцев, особенно в присутствии подозреваемых, дело почти безнадежное. Боятся. А может, и правильно делают, что боятся, потому что никто их потом не защитит. Нет в нашем славном государстве такого механизма, который защищал бы свидетелей. Чтобы они чувствовали себя в безопасности.
Соседка Зверевой по лестничной площадке, утверждавшая, что «второго вора» она хорошо запомнила, теперь, поглядев на Ежова, засомневалась:
— У того глаза были голубые, а у этого синие…
— Да голубые же у него глаза, посмотрите внимательнее!
Гражданка — в обиду:
— Я что, не вижу! Как есть синие!.. Нет, не похож на того…
И ветеран войны Севастьянов, приглядываясь к Тропинину с некоторой опаской, бормотал себе под нос:
— Не могу ручаться наверняка, примите во внимание мой возраст…
И тут случилось такое, чего ни Бородин, ни Орехов, ни тем более новичок Андрейчиков еще не видели в своей практике. Женя Тропинин слушал-слушал, как ветеран плетет лапти и не выдержал.
— Кончай, дед, придуриваться! — сердито бросил он. — Больно скоро забыл, как подставлял мне подножку
А потом были очные ставки. Сперва усадили напротив Любки Тропинина. На вопрос следователя, знакома ли ему эта пичуга, Евгений ответил утвердительно. И рассказал, при каких обстоятельствах встречался с ней.
Любка же сидела молча, поджав губы и сумрачно поглядывая на сообщника.
Затем на место Тропинина посадили Ежова.
— Знакома ли вам сидящая напротив вас девушка? — спросил у него следователь.
— Да, я ее знаю, — ответил, опустив глаза, Ежов. — Это Люба Пермякова, в квартиру которой, по предварительной договоренности с нею, мы заносили похищенные у гражданки Зверевой вещи.
И затем рассказал, как Любка сама предложила ему «вымолотить хату», в которой много чего есть и хозяйка которой уезжает на два дня из города. Как эта Любка, спустившись ночью с крыши по веревке с навязанными узлами (Ежов подстраховывал ее) пролезла в форточку на восьмом этаже. Как открыла изнутри квартиры двери. Как он, Ежов, снес в Любкину квартиру сперва цветной японский телевизор, который еще затемно отвез скупщику на такси. Потом Любка предложила ему еще раз потихоньку наведаться в квартиру Зверевой, только сама пойти туда не захотела, а придумала план с переездом Зверевой на другую квартиру. И тогда Ежов сговорился с Тропининым, посулив ему легкую наживу…
— Золотишко-то когда взяли? — спросил как бы между прочим Бородин. — Ночью или днем?
— Какое золотишко? — Ежов так удивился, что остался сидеть с раскрытым ртом.
И Любка, продолжавшая хранить молчание, делала вид, будто тоже не понимает, о чем идет речь.
Тогда Бородин сообщил Ежову про изделия из желтого металла и драгоценных камней, которые были изъяты во время обыска на квартире у Любки.
Ежов задохнулся от возмущения и свирепо вытаращился на Любку:
— Ты че это?.. Стырила и ни гугу?.. Совсем оборзела? — и посмотрел на Бородина: — Да если б я знал!.. Ух!.. Не сидел бы я тут перед вами!
Бородин готов был с ним согласиться: не пойди Ежов второй раз в квартиру Зверевой, кража эта, скорее всего, осталась бы не раскрытой. Не за что было бы зацепиться, ведь никто не видел этих воров ночью.
— Ах ты, сука! — Ежов не находил слов, чтобы выразить свое негодование и обиду. — Ах ты, су-ука!..
Поглядев на него с брезгливым презрением, Любка процедила сквозь зубы:
— Веники долбаные!
Это была единственная фраза, которую услышали от нее за все время, пока продолжались очные ставки.
13
На этот раз Бородин сам позвонил Зверевой и пригласил ее для разговора.
— Надеюсь, вы мне наконец-то?..
— Могу сообщить, что кража нами в общем-то раскрыта, — скромно оповестил он пострадавшую.
— Вы разыскали его?
— Личности воров установлены, все они задержаны и находятся под стражей, — Бородин сделал вид, что не понял, про кого она спросила.
— И… Агарков тоже? — голос Раисы Алексеевны как-то странно задрожал.
— Агарков никакого отношения к краже не имеет, — вынужден был огорчить ее Бородин.