Метро 2033: Хозяин города монстров
Шрифт:
Огнестрельного оружия он не любил, да и обрез, пусть его и можно спрятать под одеждой, всё же доставать слишком долго. Не было у Кардаша достаточного опыта и нужной сноровки, чтобы мгновенно с ним управиться, а пистолетные патроны оставались лишь у Серпа. Но Иван Андреевич не зря закончил мехмат, да и голову с руками он имел соответствующие. Поэтому втайне от всех он разработал и смастерил нечто вроде пики, действующей по принципу выкидного ножа. Только пружина в его устройстве была куда мощнее, а двадцатисантиметровое стальное жало пики – длинней большинства лезвий. Силы удара хватало, чтобы пробить насквозь полудюймовый фанерный
Затем он подошел к большому, в полстены, потускневшему, с лохмотьями отслоившейся амальгамы зеркалу и равнодушно посмотрел на свое отражение. Коренастый, а из-за кучи одежек и вовсе выглядевший квадратным, с багровой лысиной, покрытой, словно белесой щетиной, струпьями мужчина смотрел на него с той стороны мутного стекла маленькими, светлыми, близко посаженными к широченному, похожему на бугристую картофелину носу, глазами. Высокий лоб с едва заметными седыми волосками бровей прорезали, как грубо вспаханные грядки, многочисленные морщины. Две глубокие неровные складки, тоже будто вырытые лопатой, опускались из-под пористых щек к маленькому, со сморщенными бесцветными губами рту.
Скажи ему кто-нибудь лет тридцать назад, что в пятьдесят с небольшим он будет выглядеть столь омерзительно – утопился бы близ любимого Гизель-Дере в море. Сейчас же собственный облик не вызывал у Кардаша абсолютно никаких эмоций. Тот, прежний Иван для него давным-давно умер. А для древнего трупа он выглядел вполне себе прилично. Жаль лишь, что волос совсем не осталось – голова мерзнет. Иван Андреевич достал из покосившегося серого офисного шкафа черную вязаную шапочку, натянул на лысину и вышел из комнаты.
Он собрал в самом большом помещении – бывшем операционном зале банка – всю свою команду, всю тридцатку единомышленников, за исключением троих: один охранял зал снаружи, еще двое контролировали вход в здание.
Здесь имелись стулья, но никто из бойцов не стал садиться, все чувствовали, что услышат сейчас нечто важное – еще ни разу их командир не объявлял «общий сбор» и никогда еще, пожалуй, он не выглядел настолько собранным и серьезным, несмотря на его нелепое, совсем уж не по погоде одеяние. Впрочем, к этому «пунктику» Кардаша его подчиненные настолько привыкли, что воспринимали как нечто само собой разумеющееся. Надень тот сейчас, к примеру, обычный костюм или останься в единственной рубахе и брюках – это вызвало бы куда большее удивление.
Иван Андреевич обвел собравшихся взглядом и удовлетворенно кивнул. В зале царила полная тишина. Нельзя сказать, что Кардаш настолько зашугал своих людей, что те боялись в его присутствии пошевелиться. Да, он был со всеми строг, но никогда не опускался до непотребного ора и уж тем более – рукоприкладства. Если и наказывал – то исключительно по делу и соразмерно с тяжестью проступка. А когда было за что похвалить, непременно это делал. Всё это плюс те умения и знания, которыми делился Иван Андреевич с подчиненными, и оказало на них влияние куда более действенное в плане дисциплины и послушания, чем беспредел остальных командиров. Кардашевцы всё это видели, а поскольку Иван Андреевич собрал возле себя изначально не самых глупых людей, то и прекрасно всё понимали. Но теперь они застыли в напряженно-молчаливых позах. Как уже говорилось, люди буквально ощущали витающую в воздухе серьезность момента и жаждали стать сопричастными тому, что собирался поведать Кардаш.
Тот еще раз кивнул, достал блокнот и что-то в нем отметил. Затем поднял взгляд, вновь обвел им присутствующих и тихо, но так, что услышали все, произнес:
– Ну что ж, настал, как говорится, наш час.
Затем он вкратце рассказал о случившемся и, как о чем-то само собой разумеющемся, о своем решении занять место Серпа. А потом сухо, без лишних эмоций и слов, сообщил подчиненным, что им нужно делать. Причем он расписал их действия сразу для нескольких вариантов возможного развития событий и озвучил кодовые слова и фразы, согласно которым бойцам следовало поступать в той или иной ситуации.
– Мы должны сработать четко и слаженно. Иначе мы проиграем. А это, смею вас уверить, означает для всех нас только одно – смерть. Даже не надейтесь, что Сургуч кого-то пощадит, как бы вы его ни умоляли.
Впрочем, он мог бы этого не говорить – характер и методы Сургуча были всем хорошо известны.
А потом Иван Андреевич добавил:
– Если кто-то не желает рисковать, чувствует нерешительность, приказываю тому остаться. В случае моей… нашей неудачи вы, возможно, хотя и не наверняка, заслужите от Сургуча пощады. Если же всё пройдет, как задумано, я никого наказывать не стану. Прошу назваться тех, кто остается.
Взгляды собравшихся бойцов забегали по залу, однако на месте остались все. Кардаш уже убирал в карман блокнот, когда раздался одинокий голос:
– Я остаюсь.
Все разом повернули туда головы, а те, кто стоял рядом с говорившим, шагнули от него в стороны. Иван Андреевич посмотрел на открывшегося его взору «отказника». Это был худой, долговязый боец с круглой, маленькой, полностью лысой, как у большинства, изъязвленной головой, на которой выделялись по-совиному круглые глаза и непропорционально длинный, загибающийся книзу нос. Прозвище Цапл подходило к этому молодому, вряд ли старше двадцати лет парню как нельзя лучше.
– Хорошо, Калачев, – сказал Кардаш и махнул рукой стоявшим поблизости к тому подчиненным: – Гришин, Стащук, связать его и запереть в соседней комнате!
Двое бойцов тут же ринулись исполнять приказ. Иван Андреевич подошел к побледневшему Цаплу, руки которого уже стягивали за спиной его же собственным ремнем, и, глядя в ставшие совсем огромными и круглыми глаза, спокойным тоном произнес:
– Для твоего же блага, Серёжа. Если мы проиграем, у тебя будет какое-никакое алиби.
К резиденции главаря Иван Андреевич почти летел – его подгонял нешуточный азарт. Откровенно говоря, Кардаш сам не ожидал, что настолько заведется – словно школьник, идущий на первое свидание с девушкой. На подходе к бывшей районной администрации он заставил себя сбавить шаг и к зданию подошел степенно, с лицом, выражавшим пусть и волнение, но всё-таки подобающее ситуации – тревожное, а не восторженно-хищное.
Возле входа в резиденцию стояла взмыленная, поводящая испуганным взглядом лошадь. Телега, в которую она была запряжена, выглядела так, будто на ней резали свиней – даже на землю сквозь щели натекла лужа крови.