Метро 2035: Защита Ковача
Шрифт:
Если на главного кровососа и произвела впечатление страшная смерть его подручных, то внешне он никак страх не проявил. Стоял как стоял, на мир через узенькие щелки век поглядывая.
К этому Судья обратился по-другому:
– Не знаю, откуда ты к нам пришел и за какие грехи наши, но и сам убивал, и парней наших на то подбил, – и, стало быть, их вдвойне виноватее. Повинен смерти!
Кровосос молчал, да и что тут скажешь, чем оправдаешься… Разные здесь приговоры звучали, порой возмущавшие Марьяшу, но стояла бы она сама сейчас на возвышении с повязкой на глазах – сказала бы то же самое. Первых двух, может быть, и помиловала бы, а главному из троих гаду другой дороги нет, кроме как к Слизи в гости.
Никто не сомневался, что сейчас прозвучит завершающая фраза приговора «В Колодец его!», но она не звучала и не звучала. Судья о чем-то совещался со смотрящим и хранителем, сошлись почти вплотную, головы сблизили, даже стоявшие поблизости расслышать ничего не могли. Неужели придумывают какую-то новую казнь, небывалую, вовсе уж мучительную, такую, что пострашнее Колодца будет? Это уже лишнее, считала Марьяша, хватило бы и Слизи кровососу.
Посовещались, и Судья заговорил:
– Колодец сейчас сытый, не будем зря мясо в него кидать. Он-то, Колодец, сожрет, не подавится, только дай, да прибытка с того обществу никакого. Пусть пока кровосос у вас взаперти посидит. Расспросите его с пристрастием о Базе ихней, ни огня, ни плетей не жалеючи. А через неделю – в Колодец!
Толпа недовольно заворчала. Судья вроде бы все правильно рассудил, и о пользе общества вроде бы подумал, да и секреты кровососов узнать не вредно, все так. Однако перенос главного зрелища, для которого все собрались, разочаровал. Даже Марьяшу разочаровал. А Боба вздохнул так, что словно бы ветерок пронесся над головами стоявших рядом, зашевелил им волосы (у кого они оставались, конечно, – лысели нынче слишком рано и слишком часто в сравнении с прежними временами, причем как мужчины, так и женщины).
Кровосос вновь не проявил никаких эмоций при известии об отсрочке казни и об ожидающих его пытках.
Проня нагнулся к самому уху Марьяши, заговорил негромко и быстро:
– Слухи ходят, что у Выры, у хранителя, старший сын к кровососам угодил, на Базу. Чую я, что-то мутят они у нас за спиной, как бы не сказали потом: сбежал, дескать, кровосос, не устерегли, а там глядишь, и сынок Выры объявится, чудом спасшийся, тоже как бы сбегший…
Марьяша чуяла другое: что кроме перегара от вчера выпитого, несет от Прони чем-то еще, непонятный запах, но приятный. Потом сообразила: одеколон же! Отец как-то притащил из Города целую коробку плоских бутыльков, – запах был чуть иной, но похожий. Правда, вылакал папаша все очень быстро, дочерям даже одного флакона попользоваться не дал. А Проня, значит, на себя брызгает… Неужели для нее, Марьяши, старается? Все равно ничего не обломится клоуну, ни сегодня, ни вообще, хоть ты искупайся в одеколоне.
От Колодца собравшиеся расходились в разные стороны. Кто-то пошагал к Затопью, кто-то в поля, на свои делянки, – возвращались к работе, прерванной ради казни.
А Проня нырнул в кусты, на тропку, ведущую к его Свиным Выселкам, – и Марьяша облегченно выдохнула: хотя бы сегодня приставать не стал. И зачем, спрашивается, одеколон изводил? Неужели подыскал себе другую зазнобу? Странное дело: вроде бы радоваться надо такому повороту, а Марьяша ощутила нечто вроде ревности… Или не ревности, она плохо понимала, что это за чувство, о котором так часто читала в книгах.
Однако Проня, едва сунувшись в кусты, тут же вернулся назад, хлопнул себя по лбу.
– Слу-ушай, что сказать-то забыл, – обратился он к Марьяше. – Сюда как шел, что видел… К коптильням кто-то интересных дровец притащил, вернее, растопки, да все не извел, еще валяются. Книжки старые. Подумал сразу, вдруг тебе интересными будут, да как-то, значит, с головы вылетело с судом да с казнью.
Марьяша знала, что где-то тут неподалеку есть ямы, где коптят целиком туши застреленных в лесу зверей, но сама там не бывала, ей ни к чему.
– Далеко отсюда лежат? И много их? – спросила она, уже прикидывая, в чем и как понесет добычу.
Заберет все, а после дома разберется, что можно почитать… Оставшийся от деда сундук, стоявший на чердаке, тоже был набит самыми разными книгами. Наверное, когда растаскивали поселковую библиотеку, дедуля брал все, что подвернется под руку, не глядя на названия. Многие книжки, непонятные и скучные, Марьяша читать не смогла. Другие (тоже во многом непонятные, но хотя бы интересные) были признаны годными к употреблению, однако их запас подходил к концу, а она приохотилась к чтению и уже подумывала: а что же дальше, когда прочтет последний томик из отложенных? Очень удачно и очень вовремя случилась Пронина находка.
– С полсотни, наверное, будет. Даже больше, но некоторые уже пообуглились, обгорели по верхам. А целых с полсотни навскидку, а так-то я не считал.
Пятьдесят нечитаных книг… Клад, настоящий клад.
– Далеко до них? – повторила она свой первый вопрос.
– Да нет… Где новая яма, недавно выкопанная, знаешь?
Она лишь покачала головой. Откуда ей знать, если даже у старых ям бывать не доводилось.
– Пойдем, покажу… Недалече это, во-он за теми кусточками. И дотащить помогу, если приглянутся, сама-то не осилишь.
Марьяша поискала взглядом Бобу… Не хотелось ей принимать помощь Прони, и вдвоем с ним уходить в кусты не хотелось тоже. Боба без труда хоть сотню томов дотащит, хоть полторы, а вместо мешка можно использовать его безразмерную хламиду.
Но детинушка был сильно занят. Держал в громадной лапе сразу пяток пирогов и торговался с Матреной-сухоножкой об оплате. А если Боба занят тем, что промышляет пищу, ни с чем другим к нему лучше не обращаться, все равно толку не будет.
Марьяша чуть подождала, но торг отчего-то затягивался. Мука в начале лета дорогая, и, скорее всего, запросы у хромоногой оказались выше, чем стандартное «натаскай воды и расколи дрова», – даже обычно покладистый Боба возмутился непомерными расценками на выпечку.
Проня поторапливал: дескать, глянь на небо, явно дождь собирается, и ему самому мокнуть не с руки, до Свиных Выселок шагая, да и книжки от сырости в негодность придут.
Последнее обстоятельство решило дело, пошагали к коптильной яме вдвоем. Марьяша крикнула Бобе, чтобы догонял, как сговорится, – но едва ли была услышана, думал человек-гора сейчас исключительно своим ненасытным желудком и слышал лишь Матрену.
«Станет руки распускать – закричу», – решила Марьяша. Народу вокруг еще много, кое-кто на выселки этой же кустистой пустошью шагает.