Метро: Башня. Метро. Эпидемия. Трилогия
Шрифт:
— Фу-у-у! — Кстин с облегчением выдохнул, перекатился на бок и резко встал.
Он посмотрел на бледное дрожащее лицо Марины. Марина была одета в легкую блузку, бывшую некогда белой. Кстин поморщился и снял куртку.
— Надевайте!
— Зачем?
— Сейчас не то время, чтобы спорить. Надевайте, я настаиваю. И даже требую… — Он вспомнил свою вчерашнюю тираду о том, что мужчина не должен ничего выпрашивать, а только настаивать и требовать, и улыбнулся. Боже, как он, должно быть, глупо выглядел!
Он заставил ее надеть
— Не застегивайтесь! Вот так — запахнитесь и придерживайте руками. Теперь ты, ковбой! — он обернулся к Валерику. — Иди сюда!
Мальчик подошел.
Кстин схватил его под мышки.
— Ну-ка, обними меня! Нет, не за шею — наискосок. Да, — он оторвал мальчика от пола. — А теперь обхвати ногами. Хорошо!
Валерик держался цепко, и Кстин подумал, что видел нечто подобное в программе «В мире животных»: так шимпанзе и гориллы носят своих детенышей.
— Не дрожи! Все будет хорошо, — он ласково похлопал мальчика по спине.
Затем он нагнулся, поднял мокрую занавеску и набросил себе на плечи. Закутал длинными концами Валерика и повернулся к Марине.
— Там — дым и огонь. Держитесь за меня и ничего не бойтесь. Нам надо наверх.
Марина кивнула. По ее глазам Кстин понял, что она уже заранее боялась, но, видимо, боялась недостаточно, потому что даже не представляла себе, что им предстоит.
— Задержите дыхание! — скомандовал Кстин. — Пошли!
Он пнул дверь, ведущую на лестницу, и бросился вперед.
Снизу послышался шум винтов. Этот звук походил на звонкое бульканье. «Буль-буль-буль!» — чавкали лопасти, пережевывая воздух.
Дубенский отошел от края крыши и приблизился к группе подростков.
— Ребята! Все в порядке! Сейчас нас снимут. — Он почему-то не мог смотреть им в глаза. Михаилу казалось, что он несет ответственность за эту безобразную сцену.
Он взглянул на ухо обнаженного парня и увидел, что оно в порядке. По крайней мере, на месте. Правда, оно посинело и распухло, но Дубенский уже знал, что это — самые легкие последствия близкого общения с Кондратьевым. Наверняка все могло кончиться гораздо хуже.
Капитан стоял чуть в отдалении. Он был спокоен и невозмутим. Вся его поза выражала чувство уверенности и превосходства.
Башня уже дрожала почти как тогда, когда они ползли в шахте наверх, Михаил ступнями чувствовал, как она колышется, но — вот что удивительно! — он не волновался. Нет, точнее, он ПОЧТИ не волновался.
Он думал о другом: неужели капитан снова полезет вперед? Он не сомневался, что Кондратьев раскидает пятерых человек легко, как кегли в боулинге, и, возможно, сделает это так быстро, что они ничего не успеют заметить… Но…
«А смысл? Мы все влезем в вертолет».
Машина с надписью «Bell» и логотипом известного телеканала на борту на мгновение замерла, словно нащупывала белыми полозьями зыбкую поверхность вертолетной площадки. Затем винты немного замедлили свое вращение, и гигантская стрекоза мягко опустилась на крышу.
Дубенский подбежал к вертолету первым и открыл дверцу. Он обернулся и махнул подросткам. Те, пригнувшись и оглядываясь на Кондратьева, побежали вперед.
Пилот что-то кричал ему, но Дубенский из-за шума двигателя не смог ничего разобрать.
— Что? — крикнул он, понимая, что пилот тоже вряд ли его услышит.
Пилот ткнул указательным пальцем куда-то вниз, в крышу, и вопросительно дернул подбородком. Михаил не понял ничего. Он пожал плечами и принялся запихивать подоспевших подростков в вертолет.
Он машинально, будто наблюдая за собой со стороны, отметил, что копирует действия Кондратьева — хлопает их по спинам. Хлопает просто так: он сам не понимал, зачем это делает. Ребята забились в салон и прижались друг к другу. Дубенский оглянулся на Кондратьева, тот по-прежнему стоял, не двигаясь с места.
«Красуется, гад! Ишь, напустил на себя форсу — делает вид, что ему все равно. Или ему стыдно?»
Нет. Дубенский знал ответ. Капитану нисколько не было стыдно. Для него существовал только приказ. Тупой, бездушный приказ, не принимавший в расчет ничего — ни человеческие жизни, ни возможные жертвы. Ничего. Просто приказ.
Дубенский почувствовал огромную злобу к этому человеку, который думал, что ему все позволено.
Нет, даже не ему. Это была страшная мужская игра. Кто-то сидевший далеко, возможно, в мягком удобном кресле, решал, кому здесь жить, а кому — умереть. А Кондратьев ( «Вот уж действительно бультерьер») с радостью принимал правила этой игры, не задумываясь, что, может быть, в следующую минуту в наушнике его портативной рации прозвучит: «Умри!» И наверное, он бы так и сделал.
Но вместе с тем Дубенский понимал, что капитан сделает это не из щенячьей слепой преданности, а из самолюбия. Просто потому, что для него это — самое главное. Потому что когда-то, принимая присягу, он решил для себя: есть задача — и есть все остальное. Но задача — важнее.
Может быть, такая позиция и заслуживала уважения, но Дубенский все же не мог ее принять. Сегодня он смог ее понять, но принять — нет.
Он взглянул на капитана, отвернулся и уже собирался залезть в вертолет, но тут из двери, ведущей на крышу, показался человек.
Высокий мужчина лет сорока пяти. Он бережно прижимал к груди руку; баюкал ее, словно ребенка. Дубенский увидел, что предплечье странно искривлено и кисть свисает, совсем белая. Лицо мужчины было покрыто крупными каплями пота; воздух от винтов разметал капли в разные стороны, но прилипшие к высокому лбу пряди остались на месте.
Дубенский развернулся, отступая от вертолета, и замахал мужчине. Тот, неловко спотыкаясь, побрел к машине.
Михаил осторожно взял его за локоть здоровой руки и подсадил. Ребята потеснились, и мужчина сел на пол.