Метрополис. Индийская гробница(Романы)
Шрифт:
— Если ты серьезно думаешь об этом, мое дитя, — сказала старушка, — я дам тебе кое-что с собою в путь, чтобы ты не уставал и не терял бодрости.
Она начала перелистывать Библию и нашла в ней письмо. Она взяла его и протянула его сыну.
— Это письмо я получила от Гель незадолго до её смерти. Она просила передать его тебе, когда ты вернешься к себе и к ней.
Джо Фредерсен молча взял письмо.
В пожелтевшем конверте был один только тоненький лист. Гель писала:
«Я умираю и не знаю, когда ты прочтешь эти строки, Джо. Но я знаю, когда-нибудь ты прочтешь их. Я хочу дать тебе два напутствия, и Бог простит мне, что я пользуюсь словами из Его святой книги.
Первое: Я всегда любила тебя.
Второе: Вот я с тобою во все дни до скончания века.
Гель».
Прошло много времени, покуда Джо Фредерсену удалось вложить тонкий листок бумаги обратно в конверт. Он смотрел в открытое окно, возле которого сидела его мать. Он видел, как на мягком синем небе проносились большие белые облака. Они были похожи на корабли, нагруженные сокровищами далеких стран.
— О чем ты думаешь, дитя? — тихо спросил голос его матери.
Но Джо Фредерсен не отвечал. Его сердце тихо повторило:
— До скончания века… До скончания века…
ИНДИЙСКАЯ ГРОБНИЦА
1
В соседней комнате часы пробили десять, когда Михель Брингер проснулся.
Он был один. У изголовья постели светила лампа под золотистым шелковым абажуром; просторное помещение тонуло в нежном полумраке. В полуоткрытое окно вливался слабый аромат распускающейся вербы и влажной земли. Торжественно звучал перезвон церковных колоколов, и тишина после него была еще полнее, еще ощутительнее.
Брингер лежал навзничь и чувствовал во всем теле приятную истому после тяжелой борьбы с смертью. Борьба эта теперь кончилась: он жил. Больной чувствовал в себе слабое, но вполне определённое биение жизни. Он на мог вспомнить, сколько времени продолжалась болезнь. Ему казалось, что он прошел нескончаемый путь, усталый и жаждущий, влача свое тело как тяжкое бремя. Как бы сквозь толстые, мутные стекла видел он наклонившиеся к нему человеческие лица, знакомые и чужие. И среди них, ее лицо — Ирен, его жены.
Как раз в тот момент, когда силы грозили его совершенно покинуть и он готовился опуститься в неизвестное «нечто», она позвала его по имени. Он услышал этот голос и вернулся из ничего в что-то, что зовется жизнью. Жить с нею, это значило много.
Он удивился, когда не увидел своей жены у постели. За время своей болезни он привык встречать ее глаза, которые никогда не уставали следить за ним. Ирен не было. Может быть, она находилась в соседней комнате, дверь в которую была приотворена. Он мог бы позвать ее, но не сделал этого, потому что был слишком вял. Ему надо было поднять только руку, чтобы позвонить, но и этого он не стал делать. Неохота было двигаться. Ему хватало сознания, что он это может сделать.
В глубокой тишине, царившей в доме, прозвучал дверной звонок, не сильно, но уверенно.
Брингер слышал шаги слуги, направляющиеся к входной двери. Затем некоторое время было тихо.
Ожидание утомило его; он закрыл глаза. Когда он их снова открыл, то увидел своего слугу, стоящего у постели.
— Простите, барин, — промолвил тихо слуга, — там некто желает говорить с вами.
— Очень сожалею, но по весьма понятным причинам, я не могу никого принять, — сказал Брингер, с удивившей его самого нервною дрожью в голосе.
— Я так и сказал этому господину, но мои слова не произвели на него никакого действия, — ответил слуга.
Тон, которым были произнесены эти слова, заставили Брингера всмотреться в лицо говорившего. Оно было необыкновенно.
— В чем же дело? Кто он, этот господин?
— Никогда еще я не видел такого человека. Он никогда не приходил сюда.
— Как он выглядит? спросил снова Брингер, которого интересовало больше странное выражение лица своего слуги, чем незнакомый посетитель.
По-видимому, он иностранец. У него кожа цвета глины и говорит он с иностранным акцентом.
— Так. Скажите ему, что я очень прошу извинить меня, но принять его не могу, потому что, во-первых, уже одиннадцатый час, а во-вторых, я еще в постели, еле-еле оправляющийся от тяжкой болезни.
Слуга мялся.
— Говорил я ему и это, — заметил он беспомощно.
— И он все-таки желает видеться со мной?
— Точно так, барин.
— Назвал он своё имя?
— Нет.
— Подите в таком случае, попросите его дать свою карточку, или пусть он назовет свою фамилию.
Слуга ушёл и через полминуты вернулся.
— Этот господин отказывается назвать себя, но повторяет, что желает говорить с вами, но что бы то ни стало, так как имеет сообщить вам весьма важное дело.
— Где моя жена?
— Барыню позвали куда по телефону полчаса тому назад.
— Кто позвал ее?
— Не знаю. Барыня сама подходила к телефону.
— Разве она не сказала, когда вернется?
— Нет.
— Гм… Скажите незнакомцу что я сегодня вечером никого принимать не в состоянии. Пусть придёт завтра утром…
— Завтра-утром, — произнёс очень мягкий и бесцветный голос, за дверью, — меня большее здесь не будет.
Брингер сел в постели.
— Впустите его, — сказал он тихо слуге.
Пока тот собирался уходить, Брингер повернул абажур лампы таким образом, что яркая полоса света пятидесятисвечевой лампочки клином падала в сторону двери, откуда должен был появится гость.
Он вошел и поклонился. На европейский взгляд, поклон его был слишком глубок и торжественен. Он ничего не сказал при этом.