Меж двух мгновений Вечности (часть первая и вторая)
Шрифт:
– Поль, будьте любезны, - обратился к нему Антуан изысканно вежливо, как обращаются в исторических фильмах лица высокого происхождения к прислуге, - подать курительные принадлежности.
Поль вновь наклонил голову и исчез за дверью, но почти сразу же появился, неся перед собой поднос с початой коробкой сигар, изящными стальными щипчиками, большой и несколько потертой, что намекало на её наследственное происхождение, золотой зажигалкой. В центре громоздилась деревянная рогатюлина в виде ружейной пирамиды времен Наполеоновских войн, в которой устроились три курительные трубки разной формы и цвета, а в проеме прятался небольшой холщовый кисет, украшенный вышитой золотой ниткой латинской монограммой.
– Спасибо, Поль. Вы можете быть свободны, - кивнул ему Антуан.
– Только что ножкой не шаркнул, - хмыкнул вслед бэру Дюпон. То ли осуждающе, то ли восхищённо.
– В аристократических домах подобные антраша неприняты, - небрежно бросил Антуан и стрельнул в гостя едким, веселым взглядом.
Но тот, кажется, не заметил. Оценивающе посмотрел на коробку с сигарами, извлёк оттуда одну и взял щипчики. Антуан картинно замер рукой перед пирамидкой с трубками, делая вид, что выбирает. Наконец, словно бы решившись, вынул из ячейки ту, которую всегда и курил - изящную, темно-бордового цвета с изогнутым мундштуком. Некоторое время в образовавшейся тишине они совершали обряд прикуривания. И вскоре по комнате поплыл медяный запах - производное тления хорошего табака. Антуан и курил-то большей частью ради этого запаха. То же самое у него было и с кофе. Пил он его очень редко и только потому, что с детских лет кофейный запах будоражил и волновал его. Как, впрочем, и запах табачного дыма. Эти сладостные ароматы были непременными составляющими образа отца и матери. Дома. Семьи. Детства. Того, чего сейчас у него не было. И все взрослые годы - годы холостяцкой неустроенности - они подпитывали романтическое настроение, чахнувшее в толчее суровых будней.
"Всё-таки, - думал он иногда, - солдата во мне больше, чем аристократа. Но оно и правильно. Аристократическая у меня только родословная - чужое прошлое, а солдатское - моё настоящее". Но перед внуком докера Дюпоном, Антуан с удовольствием разыгрывал (кстати, неизвестно ещё кто из них больше получал удовольствия от этой игры) роль отпрыска древнего, разорившегося рода, демонстрируя утонченный аристократизм, вынужденный уживаться с повседневным, бытовым окружением.
– Переберёмся к камину, - предложил Антуан.
– Там не так дует от окна.
Некоторое время они молча курили, получая удовольствие. При этом Антуан получал особое удовольствия, поскольку позволял себе перекуры крайне редко. Образ жизни, требующий хорошей физической формы, не позволял превратить курение в привычку.
– Что это за сигара?
– поинтересовался Дюпон, покрутив тлеющую "торпеду" в пальцах.
– Любимая сигара мистера Черчилля.
– отвечал Антуан небрежно.
Был здесь, несомненно, какой-то подвох, иначе не стал бы он пристраивать к ответу предисловие.
– "Ромео и Джульетта"?
– предположил Дюпон. Ему показалось забавным назвать именно этот сорт сигар, несомненно, входящий в десятку лучших и ценимый Черчиллем, но очень уж нелепый по названию.
– Не угадали, шеф, - ответил Антуан, попыхивая трубочкой, - Погарские сигары. Не слыхали о таких?
– Что-то кубинское?
– Русское.
– В России крутят сигары?
– изумился Дюпон.
– Представьте себе. В городке Погар. Сталин подарил Черчиллю погарские сигары во время Тегеранской конференции. И мистер Черчилль выкурил три ящика.
– Выходит, Сталин дал ему прикурить?!
– засмеялся Дюпон, довольный своей шуткой.
– Вот и мы с вами здесь сидим и курим как Черчилль со Сталиным, - продолжил он, указав сигарой на трубку в
– И вопросы нам решать приходится не менее судьбоносные.
– Я слушаю вас, генерал, - отвечал Антуан серьезным тоном.
Он подошёл к окну и, перегнувшись через подоконник, выбил трубку о стену. Бросил взгляд вдаль и вздохнул. К маячившей на далеком горизонте мечети добавилась ещё одна, уже почти достроенная. Эта была уже почти рядом - за рекой, на окраине городка.
– Они наступают.
– сказал он негромко, как бы сам себе.
Но Дюпон услышал, удивленно вскинул голову.
– О ком вы, Антуан?
– Вы обратили внимание, шеф, что католические храмы во Франции больше не строятся? В них нет надобности. А вот мечети растут, как грибы после дождя. И это не в районах со сплошным мусульманским населением, а в Иль-де-Франс.
Дюпон нахмурился.
– Чему удивляться? Семьдесят лет назад мы пустили в Европу миллион беженцев из Ближнего Востока. И что? Наши умники не учли, что рождаемость у них в десять раз выше, чем у нас. И вот результат: Франция из унитарного государства превратилась в федерацию. Южные регионы сплошь мусульманские, лишь формально подчиняющиеся французским законам. А по сути дела там царит шириат. И уже не понятно, то ли это провинции Франции, то ли провинции халифата, который, слава Богу, не существует как единое государство.
– Какого Бога вы сейчас имели в виду, мсье?
– мрачно пошутил Антуан.
– Вот именно, - скривился Дюпон.
– Они изменили тактику и им удалось тихой сапой достичь того, что не удалось силой оружия тысячу лет назад.
– Тысяча триста сорок девять лет назад.
– Что такое?
– Вы ведь говорите о сражении при Пуатье?
– Не помню я, какое там было сражение.
– раздраженно отмахнулся Дюпон.
– Я помню. У Пуатье в 732 году сошлись франки под руководством Австразийского майордома Карла Мартелла, и арабское войско Омейядского Халифата под командованием Абдур-Рахмана ибн Абдаллаха, генерал-губернатора аль-Андалусии.
– изощрялся Антуан, не скрывая ехидства.
– Да, сильно тебя психоатака проняла.
– Покрутил головой Дюпон.
– Рядом с тобой, я чувствую себя двоечником. Слушай, неужели ты всё так хорошо помнишь?
– Ну события этих лет только из учебников, - усмехнулся Антуан.
– но если серьезно, да, запоминая навсегда всё, что услышал или прочёл. Не знаю, на сколько хватит моей черепной коробки для складывания всего этого хлама. Но я думаю, что все люди помнят услышанное ими, другое дело, что достать из кладовой умеют далеко не все. А я вот умею И боюсь не только это.
Он встал и под настороженным взглядом Дюпона вернулся в кресло. Поймав настороженный взгляд шефа, продолжил неохотно.
– Иногда мне кажется, что припоминаю кое-что из прошлых жизней.
Глава восемнадцатая
– Заметил, - сказал Дюпон.
– А что Иль-де-Франс? В Париже вы почти не увидите европейца. Да ладно Париж. Взять нашу контору. Честно сказать, мне даже не хочется работать. И дело не в том, что в стране половина населения - активная половина - арабы. Я не националист, вы знаете. У меня в отделе работают хорошие парни из арабов. Толковые, исполнительные. Но... Я не знаю, до какой степени они мои. Сейчас они выполняют мои распоряжения, но, когда их мусульманский лидер прикажет другое, кого они послушают? И я не знаю, согласно каким законам они будут действовать - законам Франции или шариата? Поэтому я не могу им доверять. А, значит, и поручить ничего серьезного не могу. И это самые образованные, это те, кто работает в госструктурах. Что говорить о миллионах малограмотных и даже не владеющих французским языком.