Меж молотом и наковальней
Шрифт:
— Даже могилы нет, — прошептала я. — Я даже на могилу сходить не могу… Даже этого они мне не оставили.
Вечером я уже знала, что делать. Вошла в интернет через мобильный, быстро отыскала через поисковик нужный мне телефон. Лихорадочно набрала номер:
— Похоронное бюро «Палома», — ответил мне холодный голос.
— Вы занимаетесь поиском утерянных захоронений?
Через неделю я стояла на старом деревенском кладбище возле простой на вид мраморной плиты с надписью «Алиция Орлова». На плите, высеченная из того же мрамора, сидела молодая женщина в красивом,
— Вот я тебя и нашла… — прошептала я. — Единственная, кто у меня остался.
Я положила две ярко-красных, крупных розы на колени женщины и некоторое время простояла рядом, чувствуя, как текут за ворот горькие слезы.
— Странно это, плакать по умершему более трех веков назад, — сказал чей-то голос.
— Это вас не касается.
— Ты меня слышишь? — голос казался удивленным.
— А с чего бы это я не должна вас слышать?
Резко обернувшись, я опешила… рядом никого не было.
— Что это за шутки? — прошептала я.
— Да какие там шутки? — воздух очертил прозрачную человеческую фигуру, и от неожиданности я села на мраморное надгробье рядом со своей родоначальницей.
— Понимаю… — схватилась я за голову. — Я как бы ведьма, но это уже слишком.
— Ведьма? — протянул неугомонный собеседник. — Это хорошо. Ведьмы нам нужны. Останешься здесь, за памятником поухаживаешь.
— Он и так ухожен, — отрезала я, сообразив — а ведь и правда ухожен… Кем?
— Ну так просто останешься.
Я посмотрела на едва различимую фигуру Призрака и решилась. Так я попала в Магистрат.
Нужные мне вещи я быстро перевезла в наш «замок», квартиру сдала в аренду — не могла я жить в «родных» стенах, в Магистрате мне было гораздо удобнее. И, что главное, не одиноко.
Кладбище я навещала достаточно часто. Просто становилось как-то спокойнее на душе, стоило только войти под сень вековых сосен. И когда я вглядывалась в каменное лицо статуи, мне иногда казалось, что я разговариваю с бесконечно родным и близким человеком. Это не был кто-то конкретный: иногда родители, иногда бабушка, которую я помнила совсем смутно, иногда и сама Алиция… Но я уже не чувствовала себя покинутой.
В годовщину ее смерти я заказывала молебен в костеле, а потом, под вечер, приходила на кладбище с цветами и молча клала их у ног статуи. Мой букет не был единственным: из года в год в один и тот же день кто-то с маниакальным упорством приносил на могилу Алиции охапку белоснежных роз.
Но в этом году роз на было… "Чтож, — подумала я, опустив рядом с памятником свой букет. — Все начинается, все заканчивается". Наверно, этот странный человек больше не придет, и я никогда не узнаю, кем он был и зачем он приносил цветы. Жаль. У нас было что-то с ним общее, я это чувствовала.
Но в этот день я не хотела думать ни о ком, кроме своей семьи. Они все там, а я тут. Одна.
Вновь наполнились слезами глаза и, смахнув ненужную влагу, я тихо одернула саму себя:
— Не гневи Бога, душа моя. У тебя есть друзья. Есть Магистрат. Чего еще ты хочешь?
Поднявшись, я направилась по заросшим дорожкам прочь с кладбища. Откуда-то издалека разносился мерный голос экскурсовода, щелкали объективами туристы, доносился тихий смех. Это кладбище слишком старое, чтобы хранить чужую боль… но мою — еще хранит.
Глава шестая. Долг платежом…
За окном было серо и невзрачно. Небо плакало крупными, теплыми слезами, закрываясь занавесом тяжелых туч. Несмотря на белый день и середину лета, оказалось холодно, сумрачно и пришлось-таки, хотя я этого страшно не любила, закрыть окна, зажечь свет и надеть свитер, молясь о тепле и уюте.
Я вновь зависла в работе, стараясь забыться, и даже не заметила, как миновала холодная, промозглая ночь.
О приходе утра возвестил потрясший замок вой. Впрочем, вполне ожидаемо. Со вздохом взяв со стола приготовленный пузырек, я сунула его в карман джинсов и быстрым шагом направилась на кухню: туда, где рвала и метала только что проснувшаяся после последней, жаркой ночи Маман.
— Его нет, нет! — кричала она. — Машка, где он?
«Машка» бросила в мою сторону острый взгляд, явно не зная, что сказать и что делать. Я тоже знала не совсем. Вернее знала, но не знала — поступаю ли правильно. Уже много лет творя всевозможные зелья я, по сути, впервые сама воспользовалась своим творением, выплеснув незаметно содержимое пузырька в стакан с коньяком.
— Пей! — протянула я стакан Маман. — Будет лучше.
— Не хочу лучше! — закричала Маман. — Хочу вампира…
Хотя фраза была по-детски смешной, но смешно не было никому: по веснушчатым щекам Маман катились крупные слезы, во взгляде застыла тяжелая тоска, похожая на безумие. Призрак тихонько поблескивал в темном углу, Пу смотрела на мать глазами испуганного щенка, а Маша так судорожно сжала в пальцах карандаш, что тот хрустнул, развалившись на две половинки.
От хруста Маман вздрогнула, потом огляделась затравленно и тяжело опустилась на стул. Плечи ее затряслись, и я, решившись, еще раз сказала по возможности твердым голосом, суя в ладони Маман стакан:
— Пей!
Маман стакан взяла, но пить не спешила. Она вертела его в холодных, дрожащих пальцах и все плакала и плакала:
— Он жениться обещал. Понимаешь? Говорил, что любит, что жить без меня не может… как в фильмах…
Я прикусила губу, почувствовав себя последней сволочью. Некрасиво получилось, но сделанного не воротишь, можно лишь постараться хотя бы что-то исправить.
— Пей, — еще раз сказала я, обнимая ладони Маман своими. — Пей, станет легче, обещаю.
Маман подняла на меня заплаканный взгляд и сделала первый глоток, скривившись от горькой, наверняка неприятной на вкус жидкости. Но боль из ее глаз быстро ушла, сменившись легким недоумением…
— Пылищи сколько-о-о-о… — прошипела Маман, уже с видимым удовольствием допивая коньяк. — Убраться надо…
Затем, вытирая с лица еще невысохшие слезы, она медленно поднялась, вытянула из кармана невесть как туда попавшую тряпку и, что-то счастливо мурлыкая под нос, принялась вытирать со стола крошки.