Меж трех времен
Шрифт:
– Как это верно!
– воскликнула на сцене миссис Феджин, и я украдкой глянул на Джотту, на сидевших рядом зрителей. Они улыбались, явно наслаждаясь пьесой, но не больше, чем я, принимали всерьез подобные реплики.
Раза два в той же самой сцене, когда Макшерри был охвачен сильными переживаниями по поводу своей любви к Клэр, он проделывал трюк, который сильно озадачил меня. Он поворачивался спиной к залу и сутулился - никогда прежде я не видел, чтобы актеры так поступали на сцене. По всей видимости, это был современный актерский прием: демонстрировать чувства настолько сильные, что приходится прятать лицо. Я слыхал, что балерины во время своих невероятно тяжелых физически выступлений используют тот краткий миг, когда оказываются спиной к залу, чтобы ловким движением кисти смахнуть пот с лица, а затем грациозно откинуть руку, стряхивая капельки пота. И сейчас мне подумалось, что Макшерри, вполне возможно, стоя спиной к
Когда разговор между ним и миссис Феджин закончился, вошел Инь Ли с метелкой:
– Моя убирать?
Миссис Феджин в изумлении попятилась:
– Впервые в жизни он сам просится поработать!
Когда Макшерри и миссис Феджин ушли, Инь начал мести все медленнее, его метелка уже еле двигалась, больше не касаясь пола - этакий китайский ленивец.
Уже в первом акте был предельно ясно изложен весь сюжет пьесы: шайка мошенников, среди которых одна женщина, плывет в Европу, собираясь на борту ободрать как липку некое богатое семейство. Я гадал, уж не известно ли самому Уилсону Мизнеру, как обстряпываются подобные делишки. Мне чрезвычайно понравились клички мошенников: Грейхаунд, Алекс Шептун, Морской Котенок и Бледнолицый Кид - почему его прозвали так, я понял сразу, как только он появился на сцене, - лицо у него было пунцово-красным.
– Тебе это плавание пойдет на пользу, Кид, - сказал ему Морской Котенок.
– Это почему же?
– На первоклассном судне, знаешь ли, принято носить приличную одежку, есть вилкой и переодеваться на ночь!
– Да я всем этим штукам за неделю выучусь!
– воскликнул Кид, и я рассмеялся, кивнув собственным мыслям - в этой реплике чувствовался грубоватый почерк Мизнера. Но вообще у меня создалось впечатление, что пьесу состряпали после хорошего обеда, подкрепляясь горячительными напитками.
Я изо всех сил постарался не читать в программке описание сцены - я ждал небольшого сюрприза и получил его в начале второго акта, когда поднялся занавес и на сцене оказалась палуба корабля. Это было великолепно.
Там было все: одни пассажиры читали в раскладных креслах на палубе, другие, опираясь на перила, любовались морем и нарисованным на заднике небом в облачках; были там весьма натуральная спасательная шлюпка и радиорубка; была даже пара, игравшая в традиционную для морских путешествий игру с бросанием колец. А когда я все же заглянул в программку, я прочел, что это «штормовая палуба судна флота его королевского величества «Мавритания». Я из тех, кого приводят в восторг старые трансокеанские лайнеры, кто любит читать о них и часами разглядывать их фотографии, пытаясь вообразить, каково было путешествовать на таком гиганте. А уж «Мавритания» пользуется, наверное, наибольшей любовью у поклонников великолепия старинных лайнеров... Но неужели палуба «Мавритании» и вправду выглядит именно так? Я подался вперед, пожирая глазами декорации, и... а впрочем, кто знает? Но картина выглядела совершенно реальной, даже палуба, казалось, принадлежит самому настоящему кораблю.
То, что все актеры на сцене были в головных уборах, отнюдь не казалось зрителям странным; никто в те дни не выходил из дома с непокрытой головой. Компания с американскими флажками - сверхпатриотичные провинциалы из Лаймы, штат Огайо, - это и есть та богатая семейка, к которой мошенники намерены подкатиться с поддельным рекомендательным письмом.
Вдруг мы все так и подпрыгнули в своих креслах - из радиорубки, торчавшей на сцене, внезапно брызнула морзянка! Зрители уселись, не сводя глаз с рубки: беспроволочная связь на море была еще в новинку в этом мире, и звуки морзянки звучали свежо и волнующе. Извержение ритмичных попискиваний прекратилось, все пассажиры смотрели на радиорубку. В тот же миг из нее выскочил человек в морской форме, размахивая листком бумаги.
– Радиограмма!
– кричал он.
– Радиограмма для Фостера Аллена! Радиограмма для мистера Аллена!
И поспешил прочь, на поиски мистера Аллена.
Я решил, что это отличный прием; и на протяжении всей пьесы то и дело, порой согласно развитию сюжета, а порой просто так, звучало волнующее попискивание морзянки, неизменно застигая зрителей врасплох и доставляя им немалое удовольствие.
Я начал подозревать, что Бледнолицый Кид - не просто творение, но любимое детище Уилсона Мизнера, - именно с ним по большей части были связаны реплики, в которых мне чудился мизнеровский юмор. На палубе, пытаясь завязать разговор с хорошенькой молодой пассажиркой по имени Этта, он долго и натужно искал подходящую тему и наконец выдавил: «А вы видели море?»
А позднее, играя с той же Эттой в шаффлборд [игра, в которой диски кием толкают по полу, расчерченному на пронумерованные квадраты], он справился совсем неплохо, если учесть, что играл он впервые в жизни. Где же он этому научился?
– удивлялась Этта.
– Да я частенько играю, - сказал Кид, - дома, на лужайке.
– На лужайке? Неужели у вас диски скользят по траве?
– Да нет, конечно, - отвечал Кид, поспешно соображая.
– Мы их... э-э... катаем.
Потом он спрашивал у Морского Котенка:
– А что, ты не можешь добыть для этого дела адвоката?
– Само собой!
– отвечал тот.
– Да я могу добыть такого адвоката, что тот затопит всю эту посудину только за оплату судебных издержек.
– И добавлял: - Когда настанет черед лжесвидетельства, он тебя обучит, как это и положено делать первоклассному адвокату.
Когда какой-то пассажир спросил у Кида, где он думает остановиться в Лондоне, Кид ответил:
– В Вестминстерском аббатстве.
По-моему, мне удалось заметить еще одну сторону странного и противоречивого Мизнера в сцене на палубе между Макшерри и детективом, который находился на борту, чтобы помочь тому расправиться с мошенниками. Прозвучал обеденный гонг, пассажиры ушли, и второй детектив, разговаривая с Макшерри, заметил что-то во внутреннем кармане его пальто. Он протянул руку и постучал пальцем по карману со словами: «У вас здесь, похоже, шуршики с зеленого сукна?» Что?! Я никогда не слышал ни о чем таком, и другие зрители, думаю, тоже. Но ведь «шуршики с зеленого сукна» не могли быть просто выдумкой, верно? Макшерри ответил: «Я гоняю их время от времени, когда надо поразмыслить, но больше не играю». А когда детектив удалился, Макшерри присел, вынул из кармана великолепную маленькую колоду карт, распечатал ее и разложил на колене зелеными рубашками вверх. Его задумчивый взгляд устремился на море, а руки между тем сами собой беспрерывно и бегло тасовали колоду. Кто же станет носить с собой запечатанную колоду карт только ради того, чтобы «погонять их время от времени»? Никто, кроме человека, практикующего карточное шулерство. Появилась ли эта деталь из богатого и причудливого прошлого самого Уилсона Мизнера? Бьюсь об заклад, что так оно и было. Но сейчас, следя за действиями Макшерри, я и сам мечтал о «шуршиках с зеленого сукна». Из радиорубки запищала морзянка, Макшерри вскочил, и пьеса продолжалась.
Акт второй закончился, зажегся свет в зале, и зрители хлынули в фойе размяться в антракте и освежиться каким-то розовым напитком. Затем все вернулись на свои места, и занавес стремительно взвился, открыв нашему взору самую что ни на есть настоящую игру в покер в прокуренной каюте с иллюминаторами на заднике.
«Таймс» в предварительной рецензии писала: «Этот покер - сущее наслаждение», - и так оно и было. Потому что игра была реальна до мельчайших деталей, взятая целиком - в этом я был уверен - из жизни самого Уилсона Мизнера. Мужчины сняли пиджаки, расстегнули жилетки и, попыхивая настоящим дымом настоящих сигар, разговаривали как самые настоящие игроки в покер. «Неплохой был выигрыш, а?» - говорил осклабившийся победитель, загребая к себе ставки, и проигравший с кислым видом отвечал: «Вы бы еще о всемирном потопе вспомнили!» Один игрок, бросив на стол свои проигрышные карты, с отвращением проворчал: «Додеритесь без меня!» Какой-то мужчина обошел вокруг его кресла, чтобы отогнать невезение. Один игрок спрашивал у другого: «Вы вообще когда-нибудь торгуетесь?» - «Само собой, - отвечал тот, - когда нет другого выхода». Смотреть на игроков на сцене, собравшихся за шестиугольным покерным столом в сцене «Карточная комната: вечер того же дня» было все равно что следить за настоящей игрой. Они говорили и делали именно то, что говорят и делают реальные игроки в покер. «С этаким добром и рта не раскроешь», - сказал один игрок о своих картах. Другой, чья очередь была сдавать, принялся собирать сброшенные карты, раздраженно прикрикивая: «Подавайте карты! Живо, живо! Карты!» - «И дух перевести нет сил», - сказал еще один проигравшийся. Другой игрок, более удачливый, выкладывая на стол выигрышные карты, подал реплику, которая, по всей вероятности, останется бессмертной, пока существует покер: «Три монарха кроют все!» Беспрерывно звучали оскорбления, без которых не обходится ни одна игра. «Эй, вы же не печенье раздаете!» Эта чудесная сцена в духе Уилсона Мизнера завершилась, когда Макшерри, применив свой прежний опыт карточного шулера, освеженный недавними упражнениями с «шуршиками с зеленого сукна», перехитрил мошенников, сдав карты из середины колоды.
Красный бархатный занавес опустился над кульминацией сцены: мошенники одурачены Макшерри, простак сгребает свой гигантский выигрыш. А потом - я подсчитал - последовали семь вызовов именно за эту сцену, когда пьеса еще не закончилась! Каждый актер выходил под все более оглушительные аплодисменты; шестым вышел на поклон простак - с полными пригоршнями денег, которые он только что выиграл, что привело зал в неистовство. И наконец последним вышел Макшерри, и тут мы устроили ему настоящую овацию: ведь это он только что одурачил мошенников! Затем аплодисменты понемногу стихли, зрители улыбались, зал гудел: «Что за прелесть эта сцена!»