Между двух миров
Шрифт:
КНИГА ТРЕТЬЯ. У ПАРАДНОГО ПОДЪЕЗДА ИСТОРИИ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Благие намерения
Вот уже три года, как правители Англии, Франции и Германии тянули каждый в свою сторону, истощая свои страны и ничего не выигрывая. И теперь, волею судеб, они очутились в Каннах — у самого порога мисс Эмили Чэттерсворт и в двух шагах от цветочных клумб Бьюти. Французский министр иностранных дел уже много лет был завсегдатаем в салоне Эмили. Бьюти была знакома с секретарем Ллойд Джорджа — Филиппом Керром, будущим маркизом Лотианом, а Ланни встречался с Ратенау, который возглавлял немецкую делегацию. Не рука ли провидения указует двум
Для заседания был отведен морской клуб, одноэтажное здание с лепными украшениями, с великолепным фасадом и изысканным убранством внутри. Здесь прозвучат громкие речи, люди с черными ящиками будут отщелкивать снимки, журналисты — всюду совать свой нос и вымаливать крохи информации. Но кто думает, что здесь будет проводиться настоящая работа, тот не знает, что такое «высокие сферы». Когда стихнет шум и все эти толпы разойдутся, государственные деятели ускользнут в какое-нибудь тихое убежище, где грациозная хозяйка подаст им чай с миниатюрными сандвичами и одним своим присутствием успокоит их оскорбленные чувства. Здесь они будут любезно разговаривать друг с другом, ссылаться на оппозицию у себя дома и невозможность сохранить свой пост, сделай они слишком много уступок, — так что будьте любезны отдайте нам вот эту полоску пустыни или скиньте какую-нибудь тысячу миллионов со счета репараций!
Бьюти и Эмили всю свою жизнь вооружались для такого рода деятельности. Они знали слабые струнки каждого из этих пожилых джентльменов. Они слышали, как без конца обсуждались все эти проблемы, и хотя они не понимали их, все же могли толковать о них, делая вид, что понимают. Бьюти и Эмили дополняли друг друга, так как Эмили умела разговаривать с людьми образованными и учеными, а Бьюти знала, как обращаться с капитанами нефтяной и военной промышленности, с финансистами. Курт мог многое рассказать о Германии, мог содействовать разрешению труднейшей задачи: заставить англичан и французов, в особенности последних, завязать личные связи со своими бывшими врагами.
Мари де Брюин тоже была допущена к участию в заговоре. Мари далеко не так жаждала встретиться с немцами, как обе американки, но она видела, что те увлекаются задуманной авантюрой и втягивают в нее податливого Ланни; и она была слишком умна и слишком влюблена, чтобы разбивать планы его матери. И, наконец, приехали Рик и Нина. В Бьенвеню строился новый флигель, и гости должны были в нем поселиться. Для Рика было необычайной удачей очутиться в самой гуще крупных событий, и притом без всяких дорожных издержек. Нина мало смыслила в политике, но она была матерью двух младенцев, которых растила отнюдь не для солдатской доли, и весь престиж, который она могла иметь как жена будущего баронета, она готова была употребить для того, чтобы уговорить английских дипломатов в свою очередь уговорить французских дипломатов встретиться за чашкой чая с немецкими дипломатами.
Новая вилла не была готова во-время. Какой подрядчик когда-либо соблюдал сроки? Когда приехали Помрой-Нилсоны — инвалид-муж, его веселая молодая жена, два младенца и няня, — их пришлось на несколько дней устроить в отеле, пока в доме не выветрится запах краски. Затем надо было повесить занавеси, привезти из Канн и разместить мебель. Большое удовольствие обставлять дом, но двум женщинам трудно договориться, куда поставить стул или кресло, а некоторые женщины никак не договорятся даже сами с собой. Они то и дело меняют свои решения и ставят стол то у стены, то среди комнаты. Если муж — писатель, ему нет дела, где будет водворен этот проклятый стол, только бы застать его на том же месте в следующий раз, когда он войдет в комнату, и он хотел бы втолковать домашним, что если они навели порядок у него на столе, то тем самым они только отняли у него возможность что-либо найти.
Бьюти предоставила все это Ланни, так как сама она большую часть времени проводила в «Семи дубах»,
А момент, действительно, был критический, дамы не преувеличивали. Немецкое правительство по сути дела обанкротилось, не получив иностранных кредитов для уплаты по просроченным репарационным долгам; что же теперь предпримет Франция? Пуанкаре и его единомышленники требовали оккупации зарейнских городов, между тем как англичане употребляли все усилия, чтобы убедить французское правительство в пагубности такой политики. В Англии числилось два миллиона безработных, и оживления торговли не предвиделось, а между тем новая война грозила толкнуть значительную часть Европы в объятия большевизма. Тем временем длинные экстренные поезда уже прибывали на станцию Канны и вытряхивали здесь свой груз государственных деятелей и экспертов. Они приезжали из страны туманов и снегов, закопченной миллионом фабричных труб, и вступали в полосу ослепительного солнечного света и напоенного ароматами воздуха. Автомобили мчали их по аллеям, усаженным пальмами, мимо белых или розовых домов с ярко-голубыми жалюзи; они смотрели на скалистые берега, о которые бились пенистыми белыми гребнями сине-зеленые волны Средиземного моря. Восхитительное место для отдыха: элегантные отели и добродушные беспечные люди, театры и казино, где ночи напролет гремела музыка, шла игра и танцы. Полуголодные, полузамерзшие жители северных городов читали об этом в газетах и особенного удовольствия не испытывали. Почему бы политикам не совещаться у себя на родине, вместо того чтобы выбрасывать деньги на пикники?
Один из членов английской делегации объяснил Ланни, что дело вовсе не в погоне за развлечениями; министры даже не замечают окружающих их красот. Но полиция и военные власти опасаются таких съездов в больших городах в теперешние плохие времена. Невозможно уследить за всеми анархистами и смутьянами; нельзя поручиться, что из какого-нибудь окна не застрочит пулемет или с какой-нибудь крыши не будет сброшена бомба. А в маленьких городках, вроде Сан-Ремо, Спа или Канн, полиция знает всех наперечет, здесь у нее есть шансы охранить своих высоких гостей от неприятностей. Франция не желает, чтобы на ее территории убивали иностранных государственных деятелей. Трудно сказать, что оказалось бы большей неприятностью — если бы какой-либо красный фанатик застрелил английского консерватора или какой-либо неразумный патриот бросил бомбу в немца.
Ланни довелось близко столкнуться с этой проблемой и способами ее разрешения. Он как-то пошел в селение Жуан за покупками и там. на скамейке у края песчаного пляжа увидел — кого же? Свою «красную» святую, Барбару Пульезе! Он увидел ее и остановился. Она не сливалась с праздничной толпой приморского курорта, а сидела в стороне, пристально глядя в воду, в полном одиночестве. В ярком солнечном свете ее лицо казалось желтоватым, но во всех чертах, как всегда, было какое-то скорбное достоинство; романтик Ланни еще раз решил, что на этом лице отражается вся скорбь человечества: ому хотелось бы, чтобы Марсель воскрес и нарисовал ее.
Если бы Ланни повиновался голосу рассудка, чего уже можно было ожидать от человека в его возрасте, ему, собственно говоря, следовало бы пройти мимо, но Барбара в эту минуту обернулась и увидела его. Волей-неволей пришлось поклониться. А затем уже естественно было спросить:
— Что вы делаете в этой деревне?
— Я была в Каннах, — ответила она, — но полиция выгнала меня.
— Что?
— Они боятся, что я подложу адскую машину под их воровскую конференцию.
— Вы серьезно? Вас выслали из города?