Между двух мужей
Шрифт:
– Лично мне – никакого, – сказала я, отвечая на ее вопрос. – Но стоило бы кого-нибудь предупредить о том, что ты больше не хочешь работать! И уйти по-человечески – завтра утром, а не бросать Марину посреди ночи.
– Что ты понимаешь? – Зоя вырвалась из моей хватки и подняла с пола свои вещи. Выпрямившись, она зыркнула на меня чересчур близко посаженными глазами и взялась за дверную ручку: – Пусти!
– Да пожалуйста! – Я отошла от нее и снова уселась на свой диванчик. Зоя замерла, повернувшись ко мне спиной и так и не отпустив ручку двери.
И все-таки она вернулась. Потопталась у двери с полминуты,
– Послушай… Ты только не сердись. Мне очень, правда, очень нужно уйти – но ненадолго! Через час я вернусь, честное слово. Но только надо, чтобы об этом никто не знал, иначе меня прогонят! А Марина… то есть ее мама, хорошо мне платит. Я не могу потерять такую работу!
Я молчала.
– Ну правда, послушай… тебя как зовут, я забыла? Хорошо, неважно. Я вернусь через час. Ты никому не скажешь?
– Не знаю, – разжала я губы. – Все зависит от того, куда ты направляешься. Может, ты прохожих по ночам грабишь на большой дороге – откуда я знаю?
– Нет, – испуганно отреклась Зоя от уголовной статьи. – Я не на большую дорогу, я домой, к Славику…
– Что за Славик?
– Да сын он мой!
Постоянно оглядываясь по сторонам, не идет ли кто-нибудь из старшего персонала, долгоносенькая Зоя торопливо прошептала мне свою «страшную» тайну. Оказывается, она жила в двух шагах от больницы и была матерью-одиночкой. Ее трехлетний Славик был, по Зоиным словам, совершенно самостоятельным мужчиной. Когда матери выпадала такая желанная подработка вроде ночных дежурств с больными, он безропотно проводил время с бабушкой, сам, ровно в девять вечера, ложился спать, но материнское сердце не выдерживало, и в тихие часы ночных дежурств Зоя тайно, на час-полтора, покидала больницу. Перебегала через дорогу и смотрела на спящего сына, лежавшего в кроватке. До сих пор никто, даже Марина, которая в это время ночи давно спала, не знал о ее побегах – я оказалась первой.
– Не могу я целый день его не видеть, – сказала девушка, шмыгнув носиком и выгнув бесцветные брови. – Понимаешь?
Своего Славика у меня не было, но Зою я готова была понять.
– А почему же ты тогда на такой работе?
– Потому что состоятельные больные платят хорошо! Знаешь, какие гроши медсестры получают? На одну зарплату мы бы с мамой и Славиком не протянули. Эти ночные подработки – спасение просто! Да и нечасто они выпадают-то. Раза два-три за год. Ну, я пойду, а?
От волнения на лбу и длинненьком носике Зои проступили крупные капли пота.
– Ладно, иди. Не скажу я никому, – буркнула я.
И-эх, какое разочарование – никого-то мне не удалось разоблачить! Мать-одиночка, сбегающая по ночам проведать свое дитя, – увы, никакого отношения к детективному сюжету все это не имеет…
Зоя подхватилась и мигом скрылась за дверью, бросив взгляд на стенные часы. Вот эти самые часы всерьез действовали мне на нервы: они так умиротворяюще и размеренно тикали! Не часы, а диверсанты! Но все равно, вот сейчас я прилягу – нет, я не спать собираюсь, просто у меня спина затекла… И глаза я закрывать все-таки не буду. Ну разве что на чуть-чуть, на минуточ…
– Слушай! Как тебя? Чай будешь пить? С печеньем. А?
Будили меня весьма беспардонно – гадство, надо сказать…
Но это
– Какой чай?..
– Чай у меня хороший. С мятой!
Зоя завела меня за столик пустовавшего сестринского поста, включила лампочку и полезла в небольшой, спрятанный в стене белый шкафчик.
Оказывается, у сестричек и сиделок этого отделения здесь был оборудован целый уголок-буфет. Удобный уголок для обмена сплетнями и внезапных откровений, на которые бывают так щедры полуночные бдения.
– Вот, – Зоя придвинула ко мне дымящийся стакан в железнодорожном подстаканнике. Рядом, на тарелке с витиеватой надписью «Минздрав», высилось уложенное горкой печенье и лежали кусочки рафинада.
– Самое лучшее средство, если спать тянет, – сказала Зоя, присаживаясь напротив меня и быстрыми, частыми движениями обеих рук распушая свои жиденькие, чуть вьющиеся волосы. Волосы у нее были тускловатого, неопределенного цвета – точно такие же, как и сама Зоя. Несмотря на свою видимую живость, девушка производила какое-то блеклое, маловыразительное впечатление.
Наверное, Зоина прическа помялась под зимней шапкой, а свой белый колпачок сиделка надевать не спешила.
– Я в иные дежурства по целому чайнику выпиваю, – продолжала она. – Сейчас мы с тобой попируем… А Татьяну Сергеевну, дежурную сестру, я в сестринскую вздремнуть отправила. Мне ее тоже жалко, устает она сильно – троих детей без мужа тянет.
Обеими руками она уже держала свой стакан у самого рта и, вытянув губы, тянула чай скорыми мелкими глотками.
– А меня ты зачем разбудила? – сонно проворчала я, но спохватилась. – Нет, вообще-то, правильно ты сделала.
– А я знаю, что тебе спать нельзя! – хитро прижмурилась Зоя. – Ты же здесь в качестве сыщика, да? И дежурство – только прикрытие, – она подмигнула мне с заговорщическим видом и шлепнула себя пальцами по губам, показывая, что умеет хранить тайны.
Зоя, наверное, искренне любила дешевые детективные романы.
– С чего ты взяла? – насторожилась я.
– Да ладно тебе! Ну, Марина мне сказала…
– Болтает много твоя Марина!
– Да нет, она девушка молчаливая. Просто именно от меня у нее тайн почти нет. Мы с Мариной давние знакомые – правда, до вчерашнего дня давно не виделись. А тогда, три года назад, когда она впервые к нам попала…
– Куда это «к вам»? – насторожилась я.
– Ну, к нам, в неврологическое. Ты что, не знала? Она уже во второй раз у нас лечится! Так вот, тогда, в первый-то раз, я тоже рядом я ней дежурила, и тоже каждую ночь. Ей так одиноко было и страшно, и потом, я старше все-таки, но в то же время и не старая. Короче говоря, – подвела Зоя торжественный итог, – Марина тогда со мной очень подружилась. Ей все время не спалось, она рассказывала мне все про свою жизнь, про переживания – прямо прорвало тогда ее. Мне даже немножко смешно было: ну какие такие серьезные переживания могут быть в шестнадцать лет? Я как раз Славиком беременная ходила, знала уже, что этот гад, Славиков отец, на мне не женится. Смотрела на Марину, которая места себе не находила, и думала: ну какое у тебя горе может быть, дурочка? Вот у меня – другое дело…