Между двух мужей
Шрифт:
– Дверь стукнула из-за сквозняка, – заметила я. – Иначе я обязательно бы заметила, что кто-то крадется по коридору. Марина права, «этот» пришел через окно.
– Но… что ему было надо?!
– Об этом я как раз хотела спросить вас!
– Но я не знаю! Я проснулась от того, что… – Маринины глаза внезапно расширились, и, проследив за ее взглядом, я увидела то, что так напугало девушку. На полу между кроватями валялась снятая с Зоиной постели подушка.
– Да… – прошептала Марина. – Теперь я вспомнила! Я проснулась, потому что почувствовала – рядом со мной кто-то есть… кто-то чужой. И я увидела, что «он» шагнул ко мне с
Судя по всему, все обстояло именно так. Но не стоило слишком пугать девушку.
– Знаете что? Давайте считать, что все это нам просто приснилось, – предложила я.
– Как, всем троим?
– Да.
Близился рассвет.
В коридоре отделения включили свет, из ординаторской и сестринской выползли дежурные врач и медсестра – их помятые, припухшие лица были того болезненно-сизоватого оттенка, который почти всегда служит печатью раннего пробуждения. С первого взгляда было понятно, что наша недавняя суета в палате у Марины осталась никем не замеченной.
Наступило утро, мое дежурство закончилось. Страшно хотелось спать, но делать этого я не собиралась. Я не могла отвязаться от чувства досады на саму себя: как я могла до такой степени отвлечься разговором с Зоей, что едва не прошляпила опасного визитера?! Черт возьми!!!
Сдерживаясь, чтобы не разогнать свою злость до запрещенных в городе двухсот километров в час, я крутанула руль своего «Фольксвагена» и выплевывала сквозь зубы такие слова, какие напечатать здесь нельзя. Но, несмотря на злость, мозг мой работал в нужном направлении, и вскоре я остановилась возле некоего здания с величественной каменной башней на фасаде и с мраморными ступенями. Не буду говорить вам, какая табличка висела над входом в это здание, замечу лишь, что люди, которые здесь работают, как правило, знают – или могут узнать – почти все.
И некоторых из этих людей я знала очень хорошо. И очень давно – еще с тех пор, как сама была боевой единицей и проходила службу в горячих точках нашей планеты.
Словом, я вошла в один из кабинетов этого чудесного здания и расцеловалась со своим бывшим сослуживцем. А потом попросила его узнать все, что сейчас известно органам следствия об обстоятельствах убийства Антонины Протасовой.
– Паш, тебе же это ничего не стоит сделать! Всего один звонок!
– Ну… ладно.
Понадобился, правда, не один, а три или четыре звонка, но зато информация была собрана детально и по кусочкам.
– Значит, так, моя дорогая, – положив трубку, начал мой бывший сослуживец. – Смерть Антонины Протасовой действительно была убийством – оперативники и эксперты убедительно это доказали. Причем убийством, совершенным с особой жестокостью: прежде, чем утопить женщину, ее травили уксусом, перерезали у нее вены на обеих руках, душили веревкой. В конце концов душегуб или душегубы своего добились – экспертиза показала, что Антонина Протасова умерла, захлебнувшись водой в собственной ванне.
– Ни черта себе! Убийца имел железные нервы!
– Или психические отклонения, – предположил Пашка, почесав свою розовую лысину.
– Или нечеловеческую жестокость. Может, ее пытали?
– Увы, может быть все, – согласился Пашка-полковник. – Следствие отрабатывает эти версии. Пока я говорю лишь об установленных фактах: ротовая полость,
– Да.
– На месте преступления, то есть в квартире Протасовой, нашли целых две пол-литровые бутылки из-под столового уксуса. Пустые. Содержимое одной из них частично пролилось прямо на пол – отсюда и запах. Отпечатков пальцев нет – ну, еще бы, преступник нынче грамотный пошел… Далее. Следов взлома квартиры или ее вскрытия с использованием отмычек не обнаружено. На месте преступления изъят также кухонный нож со следами крови на лезвии – по всей видимости, именно этим ножом Протасовой пытались вскрыть вены. А на веревке, которой душили жертву, раньше крепились плохонькие занавесочки, прикрывавшие кухонное окно.
– Другими словами, из всех орудий преступления преступник – или преступники – прихватили с собой заранее только уксус?
– Не факт, не факт! Кто докажет, что и кислота не хранилась у Антонины дома?
Я пожала плечами:
– Да какая хозяйка будет дома у себя сразу литр уксуса держать? В сущности, он большей частью только для домашних заготовок нужен, а какие сейчас помидоры засолишь – июнь на дворе!
– Это только твои соображения, которые вряд ли кто-либо примет в расчет. Мало ли как могли попасть в дом эти бутылки – может, Антонина их нашла или украла по случаю? Словом, картина складывается такая: женщина сама впустила убийцу в квартиру, и этот неизвестный пришел к ней безоружным. А вот дальше открывается широкое поле для всякого рода предположений. Намеревался ли преступник лишить жертву жизни сразу, или эта мысль пришла к нему внезапно, например, после каких-то слов Антонины? Нарочно ли она произнесла эти роковые слова или бросила их так, между прочим? Почему он использовал сразу так много способов умерщвления? Умышленно ли он старался, чтобы Антонина приняла столь мучительную смерть? Список подобных вопросов можно продолжить надолго…
Мне предстояло съездить еще в одно место.
Перед тем как попрощаться с Мариной, я взяла у нее адрес ее родителей («Надо поговорить с вашей сестренкой, она ведь тоже свидетель!»), попросила ее позвонить им и предупредить о моем визите, и теперь я подруливала к основательной старинной высотке со шпилем на величественной крыше.
Подъезд был мраморный, лифт – сверкающий и бесшумный, а консьержка – почти даже и не свирепой. Правда, она лязгнула на меня клыками, но с кашей есть не стала – а могла бы, очень уж сильно она смахивала на Бабу-Ягу.
На девятом этаже меня ждали (я позвонила снизу по домофону), и тяжелая полированная дверь была слегка приоткрыта. Из щели прямо на меня глядел большой голубой глаз, до краев наполненный любопытством. Потом появился не менее пытливый нос, второй глаз – и вот уже передо мной стояла малолетняя Аленка, одетая в фирменную маечку и голубые, нарочито вытертые на коленях почти до ниток основы джинсы.
– Вас я не знаю, – звонко сказала она, кивнув мне стриженой головкой. – Вы кто?
– Следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры, – не моргнув глазом, соврала я.