Между двух стульев (Редакция 2001 года)
Шрифт:
– Ну как же: человек умирает только один раз! – Петропавел расхохотался бы, если б вопрос не стоял так трагически.
Шармен, оторвавшись от маленького человека, которого она лобзала, прижимая к земле, как бы между прочим заметила:
– Французы говорят, что всякая разлука – это маленькая смерть, – и снова вернулась к своему занятию.
– А из того, что Сократ смертен, следует, что не Сократ – стократ смертен, – скаламбурил в обычной своей манере Ой ли-Лукой ли.
– Да ну его, в самом деле! – воскликнул вдруг Гном Небесный. – Он психованный. Я же предупреждал, когда узнал, кого хороним, что не надо его хоронить! Как будто больше уж и похоронить некого… Меня похороните: я очень люблю возрождаться, это так освежает!
– Да Вас сто
– Можно в конце концов вообще никого не хоронить, – подало голос Белое Безмозглое.
– Я зря могилу копал? – обиделся Старик-без-Глаза.
– Почему зря? – продолжало оно. – Пусть так постоит: была бы могила – желающие всегда найдутся!..
Пока шли эти препирательства, в атмосфере начали происходить волнения… Тонкий и длинный, как игла, звук проткнул пространство.
Высоко в горы вполз Уж и лег там – весь в белой пене, седой и сильный, с разбитой грудью, в крови на перьях, сердито воя. «О, твердый камень!» Во тьме и брызгах пал с неба Сокол с коротким криком:
– Что, умираешь?
– Да умираю… – так Уж ответил, гремя камнями в бессильном гневе.
– Эх ты, бедняга! Уж, испугался! Две-три минуты – пустое место. Летай иль ползай – конец известен: все в землю лягут, все прахом будет…
Уж усмехнулся на эти бредни, собрав все силы и кровь омывши. И крикнул Сокол:
– А ты подвинься! и вниз бросайся – скользя когтями по слизи камня, ломая крылья, теряя перья… хоть ненадолго!
Уж так ответил:
– Там нет опоры живому телу! Как мне там ползать, скользя по скалам? Мне здесь прекрасно, я сам все знаю!
И Сокол смелый вдруг встрепенулся и по ущелью повел очами, его измерил… А Уж подумал о гордой птице тепло и сыро:
– Врага прижал бы я к ранам груди и захлебнулся б моей он кровью! О, счастье битвы!.. И трупа птицы не видно было б в морском пространстве…
Сказал и – сделал: привстал немного, сверкнул очами и прянул в воздух к свободной птице, и бился грудью!
В их львином рыке гремела песня, дрожали скалы от их ударов, в кольцо свернувшись… И было душно, и пахло гнилью – должно быть, в небе.
И дрогнул сокол, и сам, как камень, упал на землю – с печальным ревом.
А Уж подумал:
– Пожить приятно, коль он так стонет! Ласкает очи умерший Сокол, свернувшись в узел. – И рассмеялся: – Смешные птицы! Зачем такие, как он, умерши, смущают душу?
В ущелье лежа, Уж долго думал о смерти птицы, гордясь собою: «О, смелый Сокол, пускай ты умер!»
Священный ужас по ничтожному поводу
Волнения все происходили и происходили – в конце концов гости со страхом принялись озираться по сторонам.
– Это Он! – в ужасе прошептал Ой ли-Лукой ли и без перехода возопил: – Спасайся кто может!
Поддавшись панике, Петропавел вслед за другими опрометью бросился к могиле, крича на ходу:
– Там занято! Это моя могила! Ее для меня выкопали!
Ему удалось обогнать всех, даже стремительно молодевшего на бегу Старика-без-Глаза, и исполинским прыжком Петропавел раньше других прыгнул в яму. Остальные упали на него сверху. Рядом сопел потный Гном Небесный, оказавшийся довольно прытким.
– Что случилось? – спросил Петропавел у Гнома.
– Муравей-разбойник… приближается! Слышишь богатырский пописк? – еле выдохнул тот: маленький, он с трудом выдерживал вес стольких тел сразу.
– Что он с нами сделает?
– Ничего! – дрожа от страха ответил Гном Небесный. – В том-то весь и ужас.
– Чего ж ужасаться, если нам ничего не грозит? – прохрипел Петропавел полузадушенно.
– Это священный ужас, ужас наших предков! – Гном Небесный трясся, тем самым позволяя Петропавлу хотя бы изредка перехватывать воздух.
– У вас у всех общие предки, что ли? – еле выдавил из себя Петропавел.
– Предки у всех общие, – понятно ответили ему. – Не думайте, что у Вас они какие-то уникальные. – Это был голос Белого Безмозглого.
Петропавла неприятно поразило, что у него и с Белым Безмозглым общие предки.
– Эй вы там, внизу, заткнитесь! – раздался сверху голосок Дитяти-без-Глаза. – Не мешайте испытывать ужас!
– Да плевал я на ваш ужас! – разозлился Петропавел и нечеловеческим усилием продрался наружу сквозь груду тел.
Творившееся наверху потрясло его.
Дул шквалистый ветер. Столетние дубы носились над землей, вывороченные корнями наверх. Сверкала молния, гремел гром, шел ливень с градом, и валил снег. Началось землетрясения. В образовавшуюся неподалеку от могилы трещину затянуло окрестный лес. Откуда-то принеслась песчаная буря, а вслед за ней потекла раскаленная лава. Петропавла шарахало из стороны в сторону, и он проклинал себя за то, что вылез из могилы. Виновника всех этих бедствий видно не было. Внезапно все стихло – и в зловещей тишине над миром раздался богатырский пописк: вакханалия прекратилась. Петропавел огляделся вокруг: разрушения были чудовищными.
Тут над могилой показалось искаженное ужасом младенческое лицо Пластилина Мира. При виде Петропавла лицо осовело.
– Чего Вы-вы-вы-вылезли? – заикаясь, белыми губами произнес чуть слышно Пластилин Мира.
– Я хотел увидеть Муравья-разбойника. – Петропавел был точно пьяный.
Некоторое время Пластилин Мира омуравело глядел на него и потом свалился в могилу, – по-видимому, без чувств. В могиле долго было тихо. Внезапно там начался страшный гвалт, продолжавшийся час-полтора, и наконец один за другим все молча выбрались на поверхность. Лица их были торжественны и суровы.
После того как вышедшие из могилы построились в шеренгу по одному, вперед выступил Бон Жуан. Он произнес речь:
– О герой! Все мы выстроились перед Тобою в шеренгу по одному для того, чтобы выразить наше восхищение Твоим смелым и совершенно бессмысленным поступком. Ты, который еще несколько минут назад трясся за свою паршивую жизнь, явил нам всем образец отчаянной отваги и беспрецедентной глупости. Среди нас нет равных Тебе. Нашим большим коллективным разумом мы не смогли постичь, зачем Тебе, герою, понадобилось видеть Муравья-разбойника, когда при появлении его достаточно оттрепетать и стихнуть. Никому из нас никогда не приходила в голову эта уникально идиотская мысль – лицезреть Его. Сперва она показалась нам кощунственной, но потом общими усилиями мы вспомнили наше древнее предание, в котором высказано такое пророчество: «И придет бесстрашный и глупый человек и поцелует Спящую Уродину как свою возлюбленную, и пробудит Ее от сна».
О герой! Мы поняли, кто тот бесстрашный и глупый человек. Это Ты…
Тут Бон Жуан вздрогнул: он вспомнил, что Петропавел – мужчина, а стало быть, разговаривать с ним не имеет смысла. Бон Жуан умолк и стал в шеренгу, из которой тотчас же вытолкнули почти вышедшего из состояния омуравелости Пластилина Мира с помятым личиком. Он тоже произнес речь.
– Ну что ж… – начал он и сам же себе ответил: – Да ничего! Случилось то, чего не случалось, а если и случалось, то другое. Среди нас нашелся тот, кого не было среди нас, но оказалось, что был. Это, как говорится, и радостно и грустно. Грустно потому, что его не было, а радостно потому, что оказалось, что был. Теперь у нас есть все основания сказать, что нет никаких оснований говорить, будто герои перевелись в наше время. Они, конечно, перевелись – и никто с этим не спорит, однако сегодня мы видим перед собой настоящего героя. Разумеется, в нем нет ничего от героя, но он герой, несмотря на это. То, что он герой, незаметно с первого взгляда. И со второго. И с третьего. Это вообще незаметно. Встретив его на улице, вы никогда не скажете, что он герой. Вы даже скажете, что никакой он не герой, что – напротив – он тупой и дрянной человечишко. Но он герой – и это сразу же бросается в глаза. Потому что главное в герое – скромность. Эта-то его скромность и бросается в глаза: она просто ослепляет вас, едва только вы завидите его. Он вызывающе скромен. Он скромен так, что производит впечатление наглого. Но это только крайнее проявление скромности. Стало быть, несмотря на то что в нем нет ничего, в нем есть все, чтобы поцеловать Спящую Уродину и пробудить Ее от сна. Я мог бы еще многое добавить к сказанному, но добавить к сказанному нечего.