Между идеологией и наукой
Шрифт:
На эти голоса внимания не обратили, да они и были слишком неуверенными — действовала тяжелая артиллерия и противостоять ей не решались. Как говорилось выше, академик Т.И. Заславская в марте 1990 г. сделала жесткое заявление: «Сотни миллионов обездоленных, полностью зависимых от государства [трудящихся] пролетаризированы, десятки миллионов — люмпенизированы, т.е. отчуждены не только от средств производства, но и от собственной истории, культуры, национальных и общечеловеческих ценностей» [24].
Такие суждения тогда заполнили общественное пространство. Вот примеры из гуманитарных трактатов: «При “реальном социализме” мы имели… эксплуатацию и отчуждение, по интенсивности и тотальности не уступавшие эксплуатации и отчуждению в капиталистических странах… Требование, которое Маркс предъявлял к общественной собственности — чтобы она одновременно была и индивидуальной. Без этого, по Марксу, невозможно преодоление отчуждения, не произойдет диалектического снятия частной собственности» [116].
Вот еще: «Распад СССР, крушение экономической и социальной систем в бывших социалистических странах Европы наряду с ярко выраженными субъективными причинами были обусловлены и объективными причинами — в первую очередь, экономическими. Важнейшей экономической причиной указанного распада является (как это ни странно может показаться) имевшее место в условиях социализма отчуждение непосредственных производителей (как и других членов социалистического общества) от собственности на средства производства и на продукты труда» [117].
Эти примеры можно множить.
Обратимся к источнику, из которого российские гуманитарии — от левых коммунистов до неолибералов — черпают идеи и вдохновение, чтобы превратить в пугало советскую реальность. Философ (тогда ведущий научный сотрудник Института социологии АН СССР, а позже профессор социологического факультета МГУ) А.И. Кравченко опубликовал в 1990 г. большую статью «Мир наизнанку» — так он квалифицировал советское общество. Он начинает статью так:
«Безо всякого преувеличения категория «социальная превращенная форма» обладает столь же мощным эвристическим потенциалом, как, например, категория “идеальный тип”, сформулированная и впервые широко апробированная в социологии Максом Вебером. Между тем, история распорядилась иначе: “идеальный тип”, который до Вебера использовался Марксом, прочно вошел в арсенал социологической науки. Этого, к сожалению, нельзя сказать о “социальной превращенной форме”. Видимо, причиной служит трудность понимания данной категории, окончательного разъяснения которой ее автор не оставил.
Насколько нам известно. Маркс употребил этот термин только один раз в жизни — во втором черновом варианте “Капитала”, т. е. в окончании экономической рукописи, созданной в период с августа 1861 по июль 1863 г…
Обращает на себя внимание тот факт, что понятия “социальная превращенная форма” и “отчуждение” используются Марксом как рядоположенные, но не обязательно как синонимы. Их парное употребление свидетельствует скорее о том, что оба понятия стоят среди важнейших, принципиальных по своей значимости экономико-социологических категорий… Категория “превращенная форма” относится не только к числу самых важных, но и самых ранних в учении Маркса» [118].
Итак, все упомянутые выше сущности, которыми объясняется природа советского общества, выводятся из категории, которая «относится к числу самых важных в учении Маркса». Но, к сожалению, Маркс употребил термин, обозначающий эту категорию, «только один раз в жизни — во втором черновом варианте “Капитала”…». Отсюда «трудность понимания данной категории, окончательного разъяснения которой ее автор не оставил». Такое обращение с «самыми важными» категориями немыслимо ни в какой упорядоченной системе рационального знания. И это называют общественной наукой!
Можно даже предположить, что и сам Маркс в этой категории не разобрался, потому и упомянул ее один раз в жизни во «втором черновике». Но советские философы за нее уцепились, вот что поразительно. И зачем? Чтобы доказать необходимость ликвидации СССР!
Мы категорию «социальная превращенная форма» упомянули здесь потому, что Маркс использует ее как рядоположенную с «отчуждением» или даже как его синоним («хотя и не обязательно»). Странно, впрочем, как может Маркс использовать эту категорию и так, и эдак, «употребив этот термин только один раз в жизни». Скорее всего, всё это примыслили за Маркса уже философы нашего времени.
А.И. Кравченко признает, что и советское обществоведение слабо разобралось в этой категории. Он пишет: «В советской литературе одно из самых ранних — и до сих пор, пожалуй, самых обстоятельных — исследований превращенной формы принадлежит М. Мамардашвили. Согласно его предположению, подобная форма, являясь результатом искажения внутренних связей социальной системы, скрывает их фактический характер, подменяет видимыми, или косвенными. Искаженные связи обретают настолько прочную самостоятельность, что начинают вести себя как отдельное, качественно новое и самостоятельное образование. В этом и состоит проблема превращенной формы: искаженные связи (черты, свойства, качества) настолько очевидны, что их можно фиксировать эмпирическим путем, напротив, о скрытых за ними реальных чертах приходится только догадываться. Превращенная форма выступает своеобразной субстанцией, носителем этой видимости» [118].
Рассмотрим эту конструкцию через призму здравого смысла. Итак, «превращенная форма есть своеобразная субстанция», то есть, сущность, вещество. Но какова познавательная ценность придания форме статуса субстанции, сущности? Все-таки форма и содержание обычно различаются. Далее. Если превращенная форма «является результатом искажения внутренних связей социальной системы», то почему «искаженные связи очевидны, а о скрытых за ними реальных чертах приходится только догадываться»? Разве «искаженные связи» не стали именно реальными, а «бывшие» реальные связи, существовавшие до искажения, разве не превратились в воспоминание? В чем же иначе «результат искажения» как не в изменении реальности, пусть неприятном? Это рассуждение о мутации субстанции — откат к логике алхимиков.
Что же вытекает из этой конструкции? Допустим, работал человек инженером на заводе, но началась реформа и произошло «искажение внутренних связей социальной системы». В результате инженер стал челноком, а потом бомжем. Его превращенная форма как «результат искажения» — бомж? А «о реальных чертах [инженера?] приходится только догадываться»? Или, наоборот, превращенной формой была именно ипостась советского инженера, а его освобождение от тоталитаризма обнаружило его истинную сущность бомжа? Какого, однако, тумана напустили…