Между идеологией и наукой
Шрифт:
В 1984 году российские села получили для орошения и хозяйственных нужд 27 куб. км воды. С 2004 года снабжение сельского хозяйства водой колеблется на уровне около 8 куб. км. После 1997 года Росстат перестал публиковать данные о площади орошаемых земель. Другим показателем деградации ирригационного хозяйства России служит динамика парка поливных и дождевальных машин. Парк этих машин за годы реформы сократился почти в 15 раз и продолжает неуклонно сокращаться. В 2009 году на всю РФ было приобретено 55 дождевальных машин и установок (а списано 305). Российские поля оказались беззащитными перед засухой.
Кампания 1980-90-х годов против мелиорации и ирригации, против строительства водохранилищ, ГЭС и каналов — большая культурная программа, основанная
Сейчас, когда результат их усилий налицо — дали они хоть какое-нибудь объяснение своей позиции коллегам? Никакого! Как же они могут продолжать носить свои научные титулы? Как им можно и дальше верить и поручать писать всякие «стратегии»? Ведь диверсант, уйдя на пенсию, должен тихо сидеть в своем коттедже, выращивать розы и не высовываться.
Летом 2010 года в засушливых областях России стали служить молебны. 7 июля «Известия» сообщали: «В Нижегородской области, где установилась аномальная жара, в храмах прихожане и священнослужители молятся о ниспослании дождя. В пресс-службе Нижегородской православной епархии сегодня сообщили, что молебны о дожде проходят ежедневно во всех приходах области».
И власти, и их идеологическая рать, видимо, довольны — конфликт исчерпан, люди не думают о восстановлении ирригационных систем, о производстве и поставках дождевальных машин и доступности электрической энергии. Они молятся о ниспослании дождя.
Опыт антисоветского проекта, начиная с конца 50-х годов, наводит на такой вопрос. Почему значительная часть советских гуманитариев, начав свою миссию с экзальтированного марксизма, плавно сдвинулись к антисоветизму, затем антикоммунизму, проникнутому революционной страстью, а одержав победу, не увлеклись строительством буржуазного общества, а направили революционный пыл на их же собственную «либеральную» власть? Напрашивается два объяснения. Первое: это особая субкультура, которая отвергает любую совместимую с размеренной жизнью политическую систему — бунтари с мессианскими заскоками. Второе: эта их революционная ненависть направлена не на какой-то социальный строй или политическую систему, а именно на Россию и ее государственность как имманентное зло. Как бы ни утряслась жизнь в России, хотя бы для передышки людей, ее надо сломать, даже если никакого внятного положительного проекта у них нет. Если они кого-то и уважают (или даже любят), то только Ельцина, как явно деструктивного лидера.
В любом случае очень странно, что подобные люди сумели собраться в сообщество и, подталкивая друг друга, подняться в элиту и даже получить очень заманчивые титулы. Сейчас, после тяжелейших тридцати лет, можно предположить, что организованное сообщество таких людей, влияющее на государственную власть, весьма опасно для страны и нации. Лучше бы им давать привилегированные позиции, но подальше от власти. Что-то подобное пережил после революции Бонапарт. Во Франции «властители дум» образовали сплоченное сообщество, в нем довольно быстро возникло самосознание и началась теоретическая работа. Здесь впервые и появилось слово идеология и была создана влиятельная организация — Институт, в котором заправляли идеологи [108]. 39 Они создавали «науку о мыслях людей», хотя в категорию мысли они включали также чувства, желания и воспоминания.
39
Впрочем, сами себя они называли «идеологисты», а идеологами их потом стал презрительно
В декабре 1797 г. идеологи приняли в члены своего очень узкого кружка («Института») поднимающегося к власти Наполеона. В свою очередь и он правильно оценивал важность этого союза, так что даже будучи уже членом Директории, подписывался «генерал Наполеон Бонапарт, главнокомандующий, член Института». Позже, когда Наполеон стал Первым консулом, а идеологи продолжали претендовать на слишком большое участие во власти, он велел поставить их на место, дав необычно большое жалованье (он сказал о директоре Института и одном из основателей клуба якобинцев Э.Ж. Сьейесе: «Что касается денег, он реагирует очень положительно. За достаточно большую сумму забывает о своих конституционных мечтаниях»). Кое-кто из Института оказался, однако, строптивым — жалованье взял, но воду продолжал мутить. Тогда Наполеон опубликовал в газете блестящую, великолепную статью против идеологов — тех, кто «дурит людям голову». Опубликовал анонимно, но так, что все знали, кто действительный автор. Звезда тех идеологов закатилась, но дело продолжало жить, и место идеологов во власти определилось четко — получать большое жалованье, но быть в тени. Кстати, унеся ноги из России, 20 декабря 1812 г. на заседании Государственного Совета Наполеон возложил вину за поражение именно на идеологов, которые, мол, навязывали народу свои туманные хитроумные концепции, вместо того, чтобы изучать уроки истории. Жаль, что наши идеологи не читают Наполеона.
Классическим примером перманентного революционера можно считать А.И. Солженицына. Он отверг и советский строй, и совершенно антисоветский режим Ельцина — начал его порицать сразу, явившись в Россию. Из этого сообщества выпадает А.А. Зиновьев: он хоть и готовил покушение на Сталина и писал едкие антиутопии на советский строй, но, повидав постсоветскую Россию, он стал искренним приверженцем СССР и назвал Сталина самым великим политиком. Иными словами, он разумно искал положительный идеал и после сравнения альтернатив рационально остановился на возможной и осуществленной системе — пусть и после ее гибели.
Но пройдем по следам академика А.Н. Яковлева. Выше приведены его квалификации советскому строю, высказанные публично, когда это стало возможным. Но что дальше? Вроде все прекрасно, можно сеять доброе, вечное. Но как будто морда зверя или беса глядит на него из каждого куста: «Опрокинута система ленинско-сталинского фашизма, положено начало построению гражданского общества социального либерализма. Но только начало. Социалистическая номенклатура, дождавшись своего часа, снова пытается вернуть общество в стадо с его привычной рабской психологией» [39, с. 632].
Но это — пока что мягкий упрек тем, кто увлекся «построением гражданского общества социального либерализма» и утратил бдительность. Приходится прямо указать на логово зла и воззвать «К оружию, граждане!»: «Форсированная бюрократизация демократии может привести к ее падению без всяких мятежей и бунтов. И решающую роль в переходе к масштабному авторитаризму сыграет чиновничья номенклатура. Если народы России хотят быть свободными гражданами и хозяевами, они должны начать настоящую освободительную борьбу против диктатуры чиновничества и воровского бизнеса, которые намертво связаны между собой» [39, с. 654].
Его поддерживает молодая смена — еще не академик, но опытный практик и директор Института (почти как якобинец Сьейес) — Е.Т. Гайдар. Он представляет всю историю России как сплошное «красное колесо»: «В центре этого круга всегда был громадный магнит бюрократического государства. Именно оно определяло траекторию российской истории… Необходимо вынуть из живого тела страны стальной осколок старой системы. Эта система называлась по-разному — самодержавие, интернационал-коммунизм, национал-большевизм, сегодня примеривает название «державность». Но сущность всегда была одна — корыстный хищнический произвол бюрократии, прикрытый демагогией» [109].