Между никогда и навечно
Шрифт:
— Я знаю, что ты не любительница пляжа.
Мне требуется время на осознание того, что он говорит, но когда до меня, наконец, доходит, мои глаза расширяются, и я снова смотрю на упомянутое им место во дворе. Бассейн.
— Ты собирался оборудовать бассейн для меня? — шепчу я, и он улыбается.
Я снова перевожу взгляд на воду. Чувствую тепло и расслабление. Безопасность. Как будто я почти на своем месте. Почти. Затем вспоминаю главную спальню. Свадебный портрет в столовой. Фотографию Джулианны и
— Я знаю, — шепчет он, и это звучит грустно. — Я знаю.
Мы расходимся, и он берет на себя приготовление кофе. Я заставляю его принять прописанное доктором лекарство. Мы собираемся пойти с кофе на террасу, когда в парадную дверь раздается стук. Леви уходит, чтобы открыть ее. Слышу, как он кряхтит, затем раздается лай, и моя несущая угрозу собака проносится через кухню и кидается на меня передними лапами. Я проливаю кофе на пол и падаю, а чертова собака лежит на мне сверху.
— Зиггс, боже, слезь с меня. Я тоже по тебе скучала, но слезь, лосяра.
Она не слушает. Она никогда не слушает. Просто слюнявит меня и топчет гигантскими лапами.
Рыжий шагает на кухню и кидает на меня безразличный взгляд. Он привык к слюнявым атакам. Мне кажется, он ревнует, что ему никогда ничего не достается, но Зиггс предпочитает девушек.
— Забрал ее с приюта. Она отгрызла головы всем игрушкам и уничтожила собачью подстилку, но ее все любят.
Я фыркаю. Перед поездкой на сплав Рыжий отвел Зиггс в приют, потому что не верил, что она не уничтожит дом или трейлер. Похоже, его опасения оправдались.
— Потому что она чертовски очаровательная, — ворчу я, пытаясь оттолкнуть ее от себя. — Отстань, Зигги Лу.
Рыжий подходит ко мне и протягивает руку, поднимая на ноги. Зиггс лижет мои лодыжки и замирает. Навострив уши, она оглядывается на входную дверь.
— Вот дерьмо, — говорю я, как только Зигги бросается бежать.
Снова слышу кряхтение, затем смех и проскальзываю в прихожую как раз вовремя, чтобы увидеть Бринн на полу с Зигги сверху. Леви стоит, скрестив руки на груди, и наблюдает за ними, а я смеюсь, прежде чем мой взгляд останавливается на другом человеке в прихожей.
Моей матери.
Смех мгновенно замирает, и я напрягаюсь. Смотрю на нее, а она смотрит в ответ. Полагаю, контраст наших лиц должен быть комичен. Мы выглядим почти одинаково, но мое выражение — шок и суровость. Ее — открытость и нежность.
— Саванна, — тихо зовет она. С надеждой.
Я сглатываю. Не отвечаю. Чувствую, как все смотрят на меня, но сильнее всего ощущается взгляд Бринн. Ее глаза широко распахнуты от беспокойства. Я выдавливаю из себя улыбку.
— Привет, Босс.
Рука Леви ложится на плечо Бринн, и он без лишних слов выводит ее из прихожей. Зигги следует за ним, потому что она предательница, но Рыжий бросает на меня вопросительный взгляд: ему остаться или уйти. Я размышляю.
После его ухода я снова обращаю внимание на маму.
— Ты хорошо выглядишь, — говорит она с робкой улыбкой. — Ты выглядишь прекрасно. Я следила за твоей карьерой. Ты такая талантливая, Саванна. Я так гор…
— Не надо. Не говори этого. Я не хочу твоего одобрения. Мне оно не нужно.
Мама с трудом сглатывает и кивает.
— Конечно.
Я смотрю на нее в тишине, с силой упираясь пальцами ног в деревянный пол, чтобы сохранить равновесие. Я ощущаю нестабильность. В реабилитационном центре я посещала психотерапевта, который посоветовал мне пользоваться способом «5-4-3-2-1» всякий раз, когда я впадала в такое состояние. Будто теряла контроль. Пять вещей, которые я вижу, четыре вещи, которые я могу потрогать, три вещи, которые я слышу, две вещи, которые могу обонять, и одна вещь, чей вкус я могу попробовать. Я успеваю дойти только до первого из пяти, что могу видеть, — лицо мамы, — прежде чем сдаюсь и решаю считать вдохи, пока не возьму себя в руки.
— Ты тоже хорошо выглядишь, — наконец, говорю я. — Ты выглядишь здоровой.
Честно, она хорошо выглядит. За всю свою жизнь я не помню, чтобы видела ее такой. Она вечно казалась ходячим жалким беспорядком. Потрепанной и использованной.
— Я три года ничего не употребляю.
Я киваю.
— У меня скоро будет год.
Я оставалась в завязке месяц перед своим последним пребыванием в реабилитационном центре. Держалась изо всех сил во время европейской части нашего мирового турне. Я просто не могла этого сделать после передозировки Джоны. Каждый раз, глядя на какое-то вещество, на любой порошок, таблетку, бутылку или иглу, я видела Джону на полу в том гостиничном номере.
Восемь недель я провела в центре, приводя себя в порядок. Как только вышла, позвонила Рыжему и наняла его в качестве личного телохранителя. Мой прежний охранник вечно ловил кайф вместе со мной, и я больше не могла этого допускать. После этого я попыталась вернуться к концертам. Чертовски старалась выступать, как ни в чем не бывало, отыгрывать концерты по Америке с прежним энтузиазмом. Но не смогла.
Я устала, была измучена и на грани срыва, а лейбл не давал нам продыху. Мы для них не люди. Мы — машины для зарабатывания денег.
Когда я разглядываю маму, то не могу не задаться вопросом: что послужило причиной для нее. Точно не я. Меня было недостаточно, чтобы она попыталась завязать. Итак, что же случилось?
— Почему? — спрашиваю я. — Почему три года, почему после того, как я уехала, а не тогда, когда я была здесь и нуждалась в тебе? Что оказалось важнее меня?
— Для меня нет ничего важнее тебя.
Я почти верю ей, но фыркаю и качаю головой.
— Чушь собачья, и ты это знаешь. Если бы это было правдой, ты бы не ждала так долго, чтобы завязать.