Между никогда и навечно
Шрифт:
— Что я сделала?
Я вздрагиваю, потому что говорю, как слабачка, поэтому расправляю плечи и пытаюсь сделать лицо менее обеспокоенным.
— Просто скажи мне, черт возьми.
— Тебе нужно кому-нибудь рассказать, — твердо говорит он, повторяя то, что сказал мне сегодня утром.
Я оглядываюсь по сторонам, чтобы убедиться, что меня никто не слышит.
— Заткнись, — шепчу я, но он качает головой.
— Саванна, я серьезно. На этот раз это слишком. Это хуже. Тебе нужно рассказать кому-нибудь, и если не скажешь ты, то скажу я.
Меня
— Клянусь богом, Леви, если ты кому-нибудь разболтаешь, я никогда тебя не прощу. Никогда. И больше никогда-никогда с тобой не заговорю. Клянусь.
Между нами повисает тишина, но наши глаза остаются прикованы друг к другу. Когда он, наконец, открывает рот, его голос звучит грустным шепотом.
— Пусть лучше ты никогда больше со мной не заговоришь, потому что будешь злиться, чем из-за того, что будешь мертва.
Я хочу поспорить, но не могу. Он встает и оставляет меня одну за столом прежде, чем я успеваю сказать хоть слово.
Остаток школьного дня я провожу, прячась в туалете, а потом иду домой пешком, а не еду на автобусе, потому что не хочу сейчас видеть Леви.
Он ошибается. Разговор с кем-то о Терри ничего не исправит. Все станет только хуже. Мне нельзя к какой-нибудь чокнутой приемной семейке или в один из тех дерьмовых приютов. Я слышала истории о том, как там мерзко. Уж лучше я просто затаюсь до выпускного.
В любом случае, я получила пинок по собственной ошибке.
Я попалась ему на глаза, когда знала, что он обдолбался и ищет драки. Надо было оставаться в своей комнате. Надо было вылезти в окно и помочиться во дворе. Не следовало оказываться с ним в одной комнате, а когда он начал приставать к маме, я должна была держать рот на замке.
Бок горит при каждом шаге, и я дышу сквозь боль. По крайней мере, с каждым днем становится чуть легче. И в ближайшее время полностью заживет.
Но больше я такой ошибки не повторю. В следующий раз буду держать голову опущенной. Леви ошибается. Терри меня не убьет. Он больше даже не прикоснется ко мне.
Я сдерживаю желание блевануть.
Еще всего лишь несколько лет.
На улице нет чужих машин, поэтому я крадусь к углу своего дома. Задержав дыхание, несколько секунд прислушиваюсь. И когда ничего не слышу, иду по потрескавшемуся тротуару, хватаюсь за ржавую ручку и вхожу в темный, грязный дом.
Я уже прошла половину пути по короткому коридору, когда дверь маминой комнаты распахивается, и выходит Терри, заставляя меня замереть на месте. На нем только трусы-боксеры, в руке банка пива, а изо рта свисает зажженная сигарета. Каждый мускул в моем теле напрягается, и боль в боку усиливается.
Надо было подождать чуть дольше, прежде чем входить. Надо было пролезть через окно. Надо было сначала прокрасться вдоль стены дома к окну маминой спальни и подслушать.
— Ты опоздала, — усмехается Терри, в его дыхании чувствуется запах алкоголя. — Тебя ждет работа по дому.
— Оставь
В сторону мамы я не смотрю. Я не спускаю глаз с Терри. Нельзя ослаблять бдительность рядом со свернувшейся кольцом гадюкой. Если я притворюсь испуганной, он ударит. Если поведу себя дерзко, он ударит. Я пытаюсь определить его настроение по жестам, но он просто кажется сердитым.
— Я не поехала на автобусе, — четко произношу я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал. — Сейчас я все сделаю.
Он делает ко мне шаг, и я стискиваю зубы, но не вздрагиваю и сразу могу сказать, что поступила неправильно. Отсутствие у меня реакции взбесило его.
Я должна была вздрогнуть. Должна была сжаться.
Прежде чем успеваю исправить свою ошибку и притвориться испуганной, чтобы удовлетворить его эго, Терри замахивается и ударяет меня по щеке тыльной стороной ладони. Это чертовски больно, но это ничто по сравнению с тем, на что, как я знаю, он способен, поэтому я подыгрываю. Схватившись за щеку, всхлипываю и отступаю на шаг назад, и из спальни снова доносится мамин крик.
— Не набрасывайся на нее снова, — бормочет мама. — Вернись в постель, милый.
Когда я смотрю в ее сторону, в темноте комнаты замечаю рядом с ней еще чье-то тело, и мой страх усиливается. Никаких чужих машин я не видела. Я что-то упустила? Была слишком рассеяна, чтобы заметить? Я стараюсь любой ценой избегать дома, когда Терри приводит сюда своих дружков.
То, что он позволяет им делать с моей мамой… То, что он заставляет делать мою маму…
Меня от этого тошнит, и всегда существует ужасающая реальность того, что следующей могу быть я. Позволит ли она продать меня друзьям Терри? Терри это сделает. Без сомнения. Но позволит ли это мама?
Я всегда встаю между ней и Терри, когда он ее бьет, но за меня она никогда не заступается. Обычно она уже в отключке, либо занята другими делами. Раньше она никогда не вмешивалась, чтобы попытаться защитить меня. Так зачем ей начинать сейчас?
Я ненавижу ее. Ненавижу даже больше, чем Терри. Все мои силы уходят на то, чтобы не бросить в ее сторону хмурый взгляд. Она такая дерьмовая мать. Это все ее вина.
Надеюсь, они оба сдохнут.
— У тебя очень хорошенькая дочь, Шэрон, — говорит мужчина, который лежит в спальне с моей матерью. Голос мне не знаком, но его трудно расслышать, когда сердце стучит в ушах.
— Сейчас я займусь домашними делами, — быстро повторяю я.
Я так занята своими паническими мыслями и не спускаю глаз со спальни, что не замечаю, как Терри делает ко мне еще один шаг и хватает за волосы у самых корней, впечатывая в стену.
— Не дерзи мне, неблагодарное дерьмо.
Он снова дергает меня за волосы, и я резко втягиваю воздух. Я знаю, он хочет, чтобы я закричала, но теперь я отказываюсь это делать. От его пощечины я отшатнулась. Всхлипнула от боли. Это не имело никакого значения. Он хочет моих слез? Но он их не получит.