Между яблонь
Шрифт:
Крыльцо, отгороженное от двора полувыбитыми витражными стёклами, фанерой и кружевным зарослями жгучей осенней крапивы, сложно было назвать улицей, но Аня снова кивнула.
– Проходите, Анна Алексеевна. Чайник в кухне отыщете. Буду благодарна, если вскипятите.
– Сейчас? Так сразу? – растерялась Аня.
– А чего ждать? – рассмеялась Клавдия.
Антонина Ивановна молча отступила в сени. Аня бочком протиснулась мимо; пахло от хозяйки пудрой, старым кофе и пылью. Как от тени.
В комнате стоял плотный сумрак: шторы,
– Располагайтесь, милая, – и улыбнулась. – Пальто можно вот сюда, на вешалку.
Аня прошла к громадным лакированным рогам, служившим вешалкой для дублёнок, шуб и халатов, пристроила с краешку своё пальто. Рядом заметила укрытый занавеской холодильник, от которого пахло лекарствами, а поодаль, в глубине комнаты – альков, завешанный тяжёлым бархатным покрывалом. Видимо, там пряталась хозяйская кровать.
– Подойдёт вам диван?
– Подойдёт, Антонина Ивановна, – кивнула Аня, ловя себя на том, что только и делает, что кивает. – Всё лучше, чем там… – махнула рукой в сторону стены, где, по её соображениям, располагалась вторая часть дома.
– Лучше, – непонятно, полувопросом ответила хозяйка. – Лучше… Располагайтесь.
Пока Аня возилась, расстёгивала манжеты блузки, пока разбиралась с пуговицами, Антонина Ивановна скрылась за бархатными занавесями-покрывалом. Послышался сухой кашель, шуршание полотна.
Аня, ёжась, огляделась. Неуютно было раздеваться в чужом доме, но больше пока голову приклонить негде… Обхватила себя руками, на цыпочках прошла в кухню, к белой печке. Поискала глазами чайник. Печка была тёплая, но не топилась: не трещала, не гудела. Чайник нашёлся на посудной решётчатой полке, за полчищем чашек и блюдец. Аня открыла крышку, поболтала внутри воду, оценивая, хватит ли на две чашки, понюхала. Сморщилась: пахло болотом.
– Антонина Ивановна, а где можно водички набрать?
– А там есть, милая. Вы ставьте на конфорку на печке, прямо как есть. Там хороший чай. Отвар…
Аня, закусив губу, закрыла крышку и водрузила чайник на чёрный блин конфорки, вделанный в печку и неаккуратно обмазанный штукатуркой. Хотела, пока кипит, разобрать вещи, но только дотащила баул от дверей до кровати, как чайник зафырчал, а крышка запрыгала, неприятно дзынькая по горлышку.
Аня, недоумевая, вернулась. Сняла крышечку. Внутри вовсю пузырилась тёмная вода. «Видимо, и так был тёплый» – подумала и снова принюхалась, но болотом больше не воняло: пахло какой-то травой, как на лугу летом – влажновато, терпко, пряно. «Показалось», – решила Аня и разлила воду по двум пиалам – точь-в-точь как у Клавдии. Видимо, завезли когда-то в сельпо, и теперь у всего Яблоневого такие…
Взяла пиалу кончиками пальцев и осторожно, чтобы не расплескать, понесла
– Спасибо, Анна Алексеевна, – послышалось из-за бархатных занавесок. – Давно не пила горячего…
В щель просунулись две руки: сухие, тонкие, с прозрачной кожей, сквозь которую виднелись жилки и вены; в венах сгустками толкалась кровь. «Как будто она русалка» – мельком подумала Аня. Спросила, беря вторую пиалу и присаживаясь на краешек заваленного тряпьём кресла:
– Вы нечасто печку топите?
– Маруська топит, когда приходит, – помолчав, ответила Антонина. Закашлялась за пологом. Отхлебнула.
Странно было разговаривать, не видя лица. Хозяйка сидела совсем близко, но из-за тяжёлой бархатной преграды между ними голос казался далёким, как с того конца улицы.
– Маруська – это девочка соседская. Славная… Помогает иногда по хозяйству. Печку затопит, мусор вынесет, проветрит… Славная…
Аня глотнула чаю. Вкус был необычный: грибной, сладкий, перцовый.
– А что это за заварка, Антонина Ивановна?
– Лечебная. Лечебная заварка, милая.. – прошелестело из-за занавесок. – Вы отдыхайте… Располагайтесь, как нужно, не стесняйтесь ничего… Маруська не придёт нынче – вчера заходила. Никто вас не побеспокоит…
Голос её затихал, укачивал, баюкал. Аня опомнилась, только когда пиала с багровой жидкостью оказалась совсем близко: умаялась за день, видимо, вот и заклевала носом. Аня вдохнула поглубже и едва не подавилась: пах отвар ржавчиной и свежей кровью.
Выдохнула, аккуратно убрала чашку от лица. Сглотнула, вдохнула ещё раз.
– Да просто травы такие. Вы не смущайтесь, – донеслось до неё.
«И почудится же…» Аня поднялась, отошла к дивану. Баул доверчиво распахнул нутро навстречу её рукам: выпрыгнуло постельное бельё, выпорхнула домашняя одежда. «Не буду сегодня мыться, – преодолевая дрёму, решила Аня. – Или надо… И спать так хочется… Не буду. Завтра. Завтра…» В голове стоял комариный звон; очень хотелось спать.
Анна Алексеевна даже не расчесалась на ночь: только набросила на диван простынь, завернулась в неё, как в кокон, и уснула – без одеяла, без подушки, глубоким, бесчувственным сном.
Глава 2. Село и Сальери
Кирилл, сгорбившись, сидел на кровати – лицом к стене, спиной к Ане и маме, чтобы не видели его красных опухших глаз.
– Кирик, – позвала Аня тихонько. Подошла, положила ладонь на его костлявое плечо. Брат дёнулся и сбросил её руку. – Ну Кир… ну… что теперь делать… Может быть, тебя Алла Аркадьевна согласится взять в консерваторский класс…
– Какой консерваторский класс? – злобно, в нос пробормотал Кирилл. – Что потом-то? После него? Какая разница, сейчас или через два года бросать?