Между Южным и Северным полюсами
Шрифт:
– Начнем с того, что перед Вами уборщик дерьма, но в моем случае это больше призвание, чем профессия. Я начал бороться с городскими нечистотами с семнадцати лет, и уже почти полвека работаю на этом поприще.
Еще в детстве меня поразил один древнегреческий миф о пятом подвиге Геракла, где речь шла об очистке Авгиевых конюшен. Уверен, Вы знакомы с этой историей, как и множество других людей, но мало кто видит в ней истинный сакральный смысл. Очистка мира от испражнений – достойный подвиг для полубога, а тем более человека! Имея страсть в сердце и технологии в руках, можно повторить достижение легендарного героя и приблизиться к Олимпийскому величию, о котором современное человечество напрочь позабыло.
С тех самых пор и по сей день я уезжаю на лето в Сибирь или на Урал, в места, куда не добралась гидра канализационной системы, и работаю там водителем ассенизаторской машины, – Владимир Георгиевич замолчал, задумчиво глядя в свои воспоминая, и пожевывал губами, всем своим видом показывая, что он борется с трудной и большой мыслью.
– Простите, но как это относится?..Эм-м, – мягко вмешался Константин Львович.
– К нашему вопросу? Сейчас поясню: однажды я взглянул на свою профессию шире, так сказать, с философской точки зрения, и пришел к выводу, что, простите, дерьмо –
– Д-да, пожалуй. Может быть.
– Так вот, – продолжал уборщик, – дерьмом может быть, как я и сказал, не только вещество, но также идея или действие. Дерьмо – это определенная качественная структура. Им может оказаться книга, фильм, политическое заявление, наркотик, пища, ситуация. Если вы, Константин Львович, человек широких взглядов, способный взглянуть на действительность с полярных точек зрения, то можно прийти к гипотезе, – Владимир Георгиевич заговорщически понизил голос, – что вокруг нас – океан разнообразнейших фекалий, а Господь Бог – главный ассенизатор. Но мы не будем скатываться до теологических и космогонических теорий, хоть за чашечкой чая и тянет поразмышлять о природе вещей. – Ассенизатор хохотнул и тут же снова стал серьезным и рассудительным. – Приведу краткий пример, чтоб стал понятен смысл моей работы. Вот живут два человека, дружат, любят друга и, извиняюсь за пафосный слог, идут по жизни вместе. Вдруг, по какой-то объективной или субъективной причине, один из них р-р-раз! – Владимир Георгиевич со свистом рубанул ладонью воздух, – и нагадил, простите, другому человеку!
– Да-да, – согласно покачал головой Константин Львович, откусывая печенье.
– А душа, суть психика, штука чувствительная. Заполучив неожиданный коричневый подарок, она захлопывается в оборонительную позицию, зажимая дерьмо, простите, в себе. Невольная жертва подобного поступка продолжает жить с этим грузом, которому там никак не место, и вот, пожалуйста – интоксикация, деградация, страдания!
– Не поспоришь, м-да, все так, пожалуй, и есть.
– Так вот, носитель лишнего дерьма, зачастую не может сам от него избавиться – так уж мы устроены – руки коротки. Что же в таком случае делать? Ответ может быть только один – необходимо третье лицо, которое сделает грязную работу – изымет из души вредоносную массу. Для подобных целей используют психотерапевтов, духовных наставников, учителей, сгодится даже хороший друг, но есть случаи, когда требуется особый подход. Поверьте, иногда работа ассенизатора, несмотря на кажущуюся грубость, требует хирургического подхода, и более Вам скажу – нестандартных решений! С Вашей стороны требуется только одно – искреннее изложение проблемы, со всеми фактами, сколь бы мерзостными и постыдными они Вам не казались.
– Видите ли, Владимир Георгиевич, есть у меня друг…или был – не знаю. Мы знакомы с ним с детства: уже более тридцати лет, – охо-хо, – как бежит время. Он доктор, если это имеет какое-то значение – доктор наук, – биологических. Штаммы, вирусы, бактерии. Сколько помню, ему всегда нравилось рассматривать эти мизерные проявления жизни. Когда нам было по десять лет, у него уже был собственный микроскоп! Представляете? Я думаю, это тогда и началось. – Константин Львович понизил голос. – Мы рассматриваем выращенную им плесень, а у меня зарождается смутное, темное ощущение, что мой друг грабит меня, понимаете?
Владимир Георгиевич кивнул, не сводя с собеседника внимательного взгляда, и по-собачьи принюхался.
– Грабит не в прямом, а в каком-то метафизическом, метафорическом смыслах; как будто любая его инициатива делает меня чуть более опустошенным, закрывает некие перспективы; чем больше я видел в его глазах увлеченности, тем более казался сам себе порцией устриц в ресторане, которых вот-вот высосут живьем, – Константин Львович нервно хихикнул. Позже он пошел в университет – рассматривать более мелкие проявления жизни, а я стал банковским служащим. У него появились очки с толстыми стеклами, – у меня – небольшие деньги. И даже тогда, угощая пивом этого неофита науки, я чувствовал, что теряю больше, чем просто мелочь из своего бумажника. Он находил красоту жизни даже в сибирской язве. Видели бы Вы, как он про это рассказывал, какие слова говорил: «Я наблюдаю невероятные чудеса, какая динамическая архитектура – простая и эффективная! Костя, ты должен прийти ко мне в лабораторию, я должен тебе кое-что показать, – вирус Эпштейн-Барра, – он прекрасен!» Когда речь заходила о вирусных мутациях, все, что ранее имело для меня ценность, на какое-то время теряло смысл. Деньги, женщины, карьера – лишь представление в кукольном театре. Чем жарче мой друг постигал микромир, тем преснее и бесцветнее становился для меня жизнь. Я стал управляющим банковским отделением, он – научным работником. Я женился и купил квартиру. Он написал диссертацию, что-то в области управляемых мутаций. Казалось, что я смог избавиться от того бесцветного чувства; я альфа-самец, могу приобрести просторную нору и поселить там привлекательную особь женского пола. Я позвонил ему сам и пригласил в ресторан, который он не смог бы оплатить на свое скромное жалованье научного сотрудника. И знаете, что он заявил после получаса автобиографических рассказов и обмена любезностями? «Костя, я уверен, что в вирус можно заложить потенциал для развития сложной разумной жизни и отправить его в космос. Это самая устойчивая и неприхотливая форма жизни. Многие ученые вообще считают, что это переходная форма между живой и неживой материей. Даже если мы одни во вселенной – это можно исправить! Отправившись в разные галактики и попав в приемлемую среду обитания, этот простейший организм начнет мутировать и усложняться. У меня есть небезосновательная теория, что жизнь на земле произошла именно от вируса». Я слушал своего друга, и опять все для меня теряло вкус. Лобстер на тарелке, нелепо раскинув распотрошенные щупальца, казалось, смеялся над фактом моего существования. Все обесценивалось, словно мое окружение без разбора поражал некий вирус, выведенный научными сотрудниками в очках и белых халатах. Мой друг – доктор, к слову сказать, был очень чуток и внимателен, искренне интересовался моими успехами и радовался им. А меня разрывала не то что бы зависть, не то что бы ненависть, а нечто такое, что прилипает к тебе, глушит все звуки, как будто ты живешь в мутной воде.
– Дерьмо, – прошептал Владимир Георгиевич, и в глазах его вспыхнул огонек азарта.
– Я понимал, что не нужно видеться с моим товарищем, а сам тянулся к нему, как наркоман к шприцу. Жил бедняга скромно, немного неряшливо, внешним миром интересовался в основном посредством книг, лишь изредка посещал музей или театр. По большому счету, интересовала его только наука. Жгутики, палочки, колбочки, реагенты и прочая научная ерунда, – последнюю фразу Константин Львович процедил сквозь зубы. – Но каждая встреча добавляла в его жизнь новых вирусов и уносила кусок от меня. Я впал в депрессию, развелся, потерял работу; из банкира я превратился во владельца маленького ломбарда, куда несут свои ценности наркоманы и мелкое ворье. Со временем бесцветное существование вошло в привычку, а потребность встречаться с другом угасла, потому что в моей жизни уже не осталось тех лакомых кусков, которые можно скормить микроорганизмам в пробирках. Но однажды случилось невероятное: мой верный друг, опустошитель моей души – женился! Вы представляете себе такое? Я всегда думал, что если он и женится, то на бактерии, но нет: это была чуть интеллигентная барышня, слегка за тридцать, полноватая, но весьма милая и приветливая. В этом я усмотрел истинную, вселенскую несправедливость, почувствовал себя Цезарем, которому дорогой сердцу Брут воткнул жало в почку! Своим неожиданным поступком он выпотрошил меня, как лобстера. Ох, знали бы они, приглашая меня на чаепитие, какая змея приползла к ним в гости. Вирусы, космос – пожалуйста! Но женщина…Он вошел на территорию человеческих интересов – мою территорию – как грабитель. Посвятив свою жизнь вирусам, следовало пожертвовать мирской жизнью, как поступают монахи. Но, как оказалось, хитрый вирусолог ничего не упустил: научные достижения, деньги (которые вдруг оказалось, не являются для него проблемой), красивая женщина. А что есть у меня? Одни разочарования. Эти мысли мучали меня, еще глубже загоняя в депрессию и болезни. Я убеждал себя: между событиями наших жизней нет никакой необъяснимой связи. Безрезультатно! Это напоминало унылое, затяжное пике в могилу. И тогда в моем воспаленном сознании созрел гадкий, отвратительный план. Я пригласил друга в сауну попариться и выпить пива. В его кружку я подмешал транквилизатор. Затем пришли девушки, и мы устроили небольшую фотосессию. После чего от лица некой анонимной любовницы, пользуясь социальными сетями, я послал его жене фото, сопровождаемые заявлениями, мол, у них любовь, и надо бы моего друга оставить с действительно достойной его женщиной. Жена бросила его, несмотря ни на какие уверения, и вскоре вышла замуж во второй раз, а мой товарищ начал практиковать то, что ранее делал редко, и никогда по-настоящему не умел – пить. Он занялся этим с таким же рвением, с каким изучал свои бактерии и вирусы, и вскоре добился успеха – остался без работы, квартиры, среди бездомных, которые собираются в переходах метро. Я нашел его, пытался с ним поговорить, объяснить, что я ни в чем не виноват, но он лишь смотрел на меня странным взглядом, как будто я не человек, а смертельный вирус. Казалось бы, баланс восстановлен, но я не почувствовал облегчения, глядя на своего товарища в невесть где добытой старой спортивной куртке, замотанной в тряпье шеей и знакомыми очками, стекла которых теперь были грязны и треснуты. Во мне боролись противоречивые чувства; с одной стороны: «что я наделал?!», а с другой: «как слаб и хрупок оказался человек, обесцвечивающий ткань моей жизни». И стало хуже, чем прежде: не беру в расчет чувства стыда перемешанного с чувством презрения; в моем возрасте и положении человек в силах справиться с подобными переживаниями. Как бы это объяснить? Я стал напоминать себе поломанную механическую игрушку на свалке, которую выбросили, потому что одна ее половина механического нутра покалечила другую в своей же оболочке. Простите за излишнюю метафоричность, но я, право, не нахожу слов, как объяснить это по-другому, – рассказчик отхлебнул чаю.
– Все в порядке, – деловито сказал уборщик, – просто Вы полны говна.
– М-да.
– Сразу Вам признаюсь, случай не из простых. Чистка этих авгиевых конюшен требует, так сказать, архитектурного решения, Константин Львович. Позвольте, где у Вас туалет.
– Там, левая дверь – ванная, правая – туалет, – хозяин указал рукой в правильном направлении.
– Спасибо, – Владимир Георгиевич поднялся быстрым движением, прихватив с собой чемодан.
Несколько минут ассенизатор отсутствовал, после чего появился в дверном проеме, все так же с чемоданом и ватным диском на раскрытой ладони.
– Иногда дерьмо может оказаться в самых неожиданных местах, – он слегка развернул ладонь, показывая коричневую полоску на белой поверхности диска, – просто следите за унитазом внимательно, это я обнаружил под ободком. Причина – брызги при смывании.
Уборщик открыл чемодан, извлек оттуда пинцет и маленький пакетик, подобный тем, что полиция в фильмах использует для мелких улик. Искусно подцепив ватный диск пинцетом, он отправил его в пакетик, который тут же исчез в глубине чемодана.
– М-да, простите, не досмотрел, – смутился Константин Львович.
– Это ничего, у нас с Вами задача сложнее будет. – Уборщик достал из чемодана внушительный резиновый молоток на металлической ручке и с размаху ударил Константина Львовича в лоб.
Вспышка превратилась в темную густую массу, где, как мухи в янтаре, застыли причудливые очертания: вирусы, скрученные в замысловатые жгуты или застывшие сферическими комковатыми кусками, недопитые бутылки с алкоголем; в полужидких слизистых разводах плавали обрывки фотографий. Они улыбались чёрно-белыми улыбками женщин, которые когда-то были знакомы, улыбками товарищей и недругов, случайных прохожих и продавцов в соседних магазинах – все они смотрели презрительно, постепенно растворяясь в жгучей серой массе. В переплетениях этого хаотичного, бесконечного натюрморта зарождался утробный, булькающий звук, приводивший все окружающее пространство в медленное колебательное движение. Звук нарастал постепенно, пугая своей неизбежностью. Константин Львович вдруг осознал себя частью этой мертвой, нестабильной субстанции. Откуда-то из глубины всплывали тела, они медленно шевелились и смотрели на него. – «Сынок, запомни, в этой жизни никому нельзя верить, вся биомасса этой планеты проклята – каждый сам за себя». – «В вирус можно заложить потенциал развития разумной жизни. Только в таком виде сложноорганизованная материя способна пережить путешествие на несколько парсеков». – «Я упаковала чемоданы, и знаешь, что я хочу тебе сказать: мне жаль того времени, что я провела с тобой». – «Однажды живые существа выйдут за рамки времени. Время – это ловушка». – «Эй, бармен, налей мне двойную порцию абсента!». Булькающие голоса нарастали со всех сторон. – «Остановите это!». Константин Львович пытался закричать, но рот его был скован клейкой массой, так что он мог выдавать лишь сдавленное гудение.