Между Западом и Востоком
Шрифт:
Все всему в природе внемлет.
Даже тучи не глухи.
С неба слезы бьют о землю,
Увидав на ней грехи.
Вот опять стучит в ворота
Беспросветный проливной.
Ах, наверно, очень что-то
Ненадежно под луной…
Мокрые леса, поляны.
Утонувшие бурьяны.
Говорит, «в ногах изъяны!»
Перепутанная сныть.
Мы ногами – мнем узоры,
Сеем склоки, сплетни, споры.
Перепачканы просторы!
Небо хочет их отмыть.
Все последствия
А с причинами – как быть?…
Неужели со слезами
Нам небесными уплыть?
Если мир проститься с нами,
Видно, сможет сам прожить.
И без нас он не пустой.
Но… постой. Постой… Постой!
Ведь все то, что нам тревожно,
Что любили, что могли,
Будет больше и надежней
Отягчающей пыли.
Если любим в гневе даже,
Если верим до конца –
Значит, едкой черной сажей
Не испачканы сердца!
Капли катятся по крыше,
Повисают на стекле…
Командир их гонит свыше
И приносит в дар земле.
Вновь и вновь он дождь полощет,
Чтобы той могучей песней
Напоить поля и рощи
Нашей Родины чудесной.
Пусть же небо слез не прячет.
В них живительное море!
И зачем бояться плача,
Если плачем не от горя?
* * *
Родион изнывал от чувства вины и не раз он порывался бежать к Кате, но его останавливал суровый взгляд Альмы. Родион просто не мог пройти мимо этих глаз. Альма говорила, запрещала, однажды сделала вид, будто хочет заплакать. Родя совсем расстроился. Альма моментально смягчилась и стала ласкать его. Она шептала:
– Зачем тебе к ней? Разве она – твоя мама? Побудь со мной!
Родион слушался. Он смотрел в окно, выходил на улицу, но везде были дрожащие лужи. Через несколько дней дождь сделался слабее – не бил, не рыдал, а только хныкал. Профессор решил навестить коллег и позвал Альму с собой. Они вернутся завтра днем или вечером. Родион решил сбегать. Как назло, вечер был затянут черными облаками, из которых хлынуло; такая погода может быть до утра. Что же – ждать утра? Родион осторожно вышел, встал под хлещущим потоком. Уже надвигалась ночь и ни одного прямого силуэта не было на земле.
Родион побежал прямо через ливень. Он направился в сторону шоссе (этот ориентир не пропадет), бежал по широким улицам. Так было дольше, но он не хотел блуждать по лесу, где ориентиры сейчас размыты. Струи били по лицу, спине и бокам, лапы постоянно скользили. Лужи слились воедино. На гранитных плитах они не такие глубокие, но очень скользко.
Было часа два ночи. Родион, согнувшись, приблизился к задним дворам Отдела и нащупал вход. Нужно было сперва пройти через двор, где стоят дома молодых. Родион закрыл глаза, чтоб случайно не увидеть Костю, Витю и девочек. Он пробрался в Катин Отдел. Тихо. Свет фонаря очень дрожит и самому хочется дрожать. Катин дом. Она спит, наверное.
Родион встал перед входом и стоял, не решаясь войти. Всего себя он поставил под буйство
Но стоял он меньше минуты.
Раздались легкие шаги. В дрожащей полутьме возник стройный силуэт.
– Родя. Не стой. Заходи.
Родион, подрагивая, зашел. С него лились целые потоки, а он не мог их стряхнуть, даже слегка.
– Катя!
– Ложись на матрас! Утром мы его просушим.
Родион покорно лег.
– Вытрись как о траву.
– Извини, Катя, я не знаю как быть! Моя мама. Ох.
Катя села рядом.
– Но ведь ты любишь маму.
– Да. Очень.
– В этом нет ничего плохого! И я люблю маму.
– Она уехала до завтра! С профессором.
– Родион, лежи, лежи. Слушай, расскажи поподробнее о его работах. Я слышала, создают новый двигатель?
– Это очень секретно. Так секретно, что говорят лишь на работе! И мама почти ничего не слышала.
– Понимаю. Это тоже правильно.
– Но профессор много раз говорил об истории развития техники, с самых ранних времен.
– Роденька, расскажи! Это очень интересно.
Родион стал рассказывать и говорил долго.
* * *
Слушая людей, Платон узнал о предстоящем распределении молодых кадров. Конкретные имена пока не называют, однако Платон уверен: лучших оставят в Москве или по крайней мере в Московском Военном Округе.
– А другие?
– Страна у нас огромная и хороших мест хоть отбавляй.
Казалось, Кате можно не волноваться: ее ребята работают отлично. Но, может быть, лучшие кадры понадобятся где-нибудь в дальних краях, потому что там бывают события посильней чем в Финляндии и на Халкин-Голе. Конечно, она очень хотела, что все дети оставались рядом. Она вспомнила, как ее забрали в 1935 году якобы на два месяца.
«Люди меняют планы, а мы ничего не можем изменить. Всех наших, наверное, тоже увезли от папы с мамой. Чем я лучше мамы? Но все-таки, если есть шанс, я постараюсь сохранить нас вместе».
Платон в целом не ошибся: самых умных и смелых решили поставить на особо важные направления. Зоря и Ася будут работать в Москве! Мальчики… наверное, тоже, но их сперва хотят увезти в Особый Отдел, расположенный у самой западной границы.
– Мы будем как на передовой! Мамочка, ты к нам приедешь? Товарищ Солодов тебя очень уважает. Если он отправится туда… – на границу также поедут опытные псы. Их команды уже начали собирать на ближнем полигоне. Прошел слух, что Родион есть в списках.
Альма встревожилась и побежала узнавать. Она могла близко подойти к любому человеку из Отдела, даже к генералу, но не в ее силах заставить кого-либо изменить решение. Итак, решено. Родион отправляется с мальчиками. Эшелон уходит во второй половине августа.
На перроне опять много военных. Ребята сидят у шпал и ждут. Раздается команда. Всех заводят на платформу, начинают размещать. Солодов взял с собой Катю (она заранее решила: если ее не приведут, он сбежит сюда сама). Было шумно. Но Катя сразу увидела Витю и Костю. Втроем они стояли близко-близко. Катя говорила бодрым голосом и обещала: