Междумир
Шрифт:
Естьместа, которые не умирают. Проходит время, живой мир, согласно самой природе своей, движется дальше, а они застывают в вечности и неизменности. Мальчик, которого теперь звали Любистком, много лет назад имел счастье наткнуться на такое место — роскошный зелёный горный лес, который в своё время служил источником вдохновения для поэтов; лес, исполненный такого тепла и красоты, что под его густым кровом было сделано и принято немало предложений руки и сердца; лес, в котором даже самые заскорузлые пуритане забывали свою надменную сдержанность, поддавались неистовой радости и пускались в пляс среди деревьев, зная при этом, что за подобное поведение их могли обвинить в колдовстве.
Лес был так напоён жизнью, что когда он состарился и вредоносные насекомые забрали жизнь из коры и ветвей его деревьев, он не умер. Лес перешёл.
Он продолжал свою жизнь, но не в мире живых, а в Междумире. Здесь он пребудет вечно зелёным, лишь едва тронутым золотом осени, каким его хотели бы видеть поэты и каким бы они видели его, если бы не ушли туда, куда уходят все.
Так что, можно сказать, Междумир — это всё-таки небесное царство. Пусть не для людей, но хотя бы для тех мест, что заслуживают остаться в вечности.
Этих островов неизменности мало, они встречаются лишь изредка в кипучем, постоянно меняющемся мире живых. В Нью-Йорке тоже есть такие места, и самое великое из них находится на южной оконечности Манхэттена. Это два серых брата позеленевшей статуи, возвышающейся над заливом. Башни нашли свои небеса. Теперь они — часть Междумира; они прочно и навсегда застыли в нём, удерживаемые памятью скорбящего человечества и данью уважения тем душам, что ушли отсюда туда, куда уходят все, в тот чёрный сентябрьский день.
Трое детей в молчании приближались к великим башням-близнецам. Однако они увидели там то, чего совсем не ожидали увидеть.
Здесь было множество детей. Десятки Послесветов наводняли широкую мраморную площадь и играли в самые разные игры: классики, пятнашки, прятки... Некоторые были одеты так же, как Алли — в джинсы и майки, другие — более парадно, ещё большее число детей носило одежду времён Любистка — грубую и не очень удобную. Но были здесь и ребята в кричаще-ярких цветах семидесятых и с соответствующими пышными лохмами на головах.
Поскольку трое наших друзей стояли не на самой площади, а за её краем, их пока ещё никто не заметил.
Алли и Ник даже слегка побаивались ступить на площадь, как будто, совершив этот шаг, они снова перейдут в какой-то другой мир. Наши герои стояли там так долго, что погрузились в землю до щиколоток, и это несмотря на то, что на ногах у них были землеступы.
Любисток, не зная истории этого места, подобных чувств не испытывал и потому ему не терпелось двигаться дальше.
— Ну, чего вы застыли?
Ник и Алли переглянулись, а затем сделали шаг вперёд — на прочный мрамор площади, которой больше не существовало. После этого первого шага дело пошло легче. Странновато было ощущать под ногами солидное, твёрдое покрытие; к тому же мёртвое пятно отличалось очень большими размерами, и это тоже было непривычно.
Первыми их увидели девочки, прыгающие через двойную скакалку.
— Привет! — окликнула их чёрная девочка в серо-коричневом платье и со множеством косичек на голове. — Вы Зелёныши?
При этом она безостановочно крутила обе скакалки. Её напарница, выглядящая довольно нелепо в своей пижаме, разрисованной плюшевыми мишками, тоже крутила, как заведённая. Остальные девочки ловко залетали и вылетали из-под постоянно вращающихся прыгалок. Правда, одна из них даже вышла из игры, чтобы как следует рассмотреть новоприбывших. На девочке был сверкающий серебряными блёстками топик и джинсы, до того тесные, что её ноги походили на туго перетянутые колбаски. Она смерила Алли взглядом. Негламурный наряд новоприбывшей её не впечатлил.
— Это что — сейчас такое носят?
— Ну да, по большей части.
Девочка в тесных джинсах перевела взгляд на Любистка, заинтересовавшись и его одеждой тоже.
— Ты не Зелёныш.
— С чего ты взяла? — оскорбился Любисток.
— В городе он новичок, — пояснила Алли. — Перешёл, должно быть, уже довольно давно, но всё равно, можно сказать, он ещё Зелёныш.
Мимо них просвистел большой мяч, за которым неслась орава малышей. Мяч улетел с площади и угодил на улицу, полную живых людей.
— Держи его! — закричал один из малявок. — А то сейчас уйдёт в землю!
Другой сорванец кинулся в гущу несущихся по улице автомобилей и схватил мяч, уже начавший просачиваться сквозь асфальт. На мальчишку налетели два такси и автобус, но он не обратил на них ни малейшего внимания, пронизал собой багажник такси и как ни в чём не бывало побежал обратно, к мраморной площади.
— Помнишь, чему тебя мама учила? — обратилась к Алли девочка с косичками. — Насчёт того, что нельзя выскакивать на мостовую под колёса транспорта? Ну так вот, здесь на это можно начихать.
— Кто тут у вас главный? — осведомился Ник.
— Мэри, — ответила Косичка. — Вам надо к ней. Она обожает Зелёнышей. — И, помолчав, добавила: — Мы все когда-то были Зелёнышами.
Ник тронул Алли за плечо:
— Смотри!
Теперь почти все ребята, находившиеся на площади, заметили новоприбывших.
Многие прекратили играть и уставились на чужаков, не совсем уверенные, что делать. Из толпы выступила девушка с длинными белокурыми волосами, спускающимися чуть ли не до самых пяток. На ней была цветастая рубашка и брюки с такими обширными клешами, что они тянулись за ней по земле, словно шлейф свадебного платья. Хиппи из 60-х годов. Без сомнения.