Межконтинентальный узел
Шрифт:
— У вас не осталось в памяти чего-либо такого, что удивило, обрадовало или, наоборот, расстроило в характерах ваших партнеров? В их манере себя вести… В поступках, словах, наконец…
— Нет. Я же ответил: если бы меня что-то отвратило от человека, я бы не смог с ним более общаться, такой уж у меня норов… Если рву, то навсегда.
— Вы когда-нибудь фотографировались вместе с партнерами?
— Никог… Погодите, погодите, как раз в пятницу Генн… Кульков принес зеркалку и сделал несколько снимков. С блицем…
— Впервые за все время знакомства?
— Впервые. Полагаю, что впервые… В силу моей профессии я не очень-то разрешаю себя фотографировать…
— Алексей Карпович, пожалуйста, попробуйте
— Не обещаю.
— Это необходимо.
— Не обещаю, — повторил генерал. — Сделайте так, чтобы мои телефоны не работали. Я знаю, чего могу обещать, а чего нет.
Полковник Груздев докладывал тихим голосом, глухо покашливая, был, как всегда, несмотря на неудержимо-веселый нрав, нетороплив и обстоятелен:
— Собственно, ничего особенно интересного наблюдение за Кульковым не дало, Виталий Всеволодович. Учреждения, которые он посетил за эти три дня, следующие: Министерство авиационной промышленности, Академия наук, Министерство обороны, Госплан Союза. Фамилии людей, тех, с кем он встречался, приложены, сорок пять человек, в высшей мере уважаемые товарищи. Если он действительно получил сторублевую ассигнацию из ЦРУ и она не попала к нему каким-то шальным образом, чего я отнюдь не исключаю, тогда основные узлы ракетной проблематики Советского Союза будут известны Лэнгли.
— Будут? — переспросил Славин. — Или известны?
— Любой ответ на этот вопрос в настоящее время носит предположительный характер, Виталий Всеволодович.
— Ну и предполагайте. Мне особенно хорошо думается, когда собеседник выдвигает соображения, противные моим.
Груздев с тоской посмотрел на сигарету, которую крутил в пальцах (Славин не курил), и сказал:
— Если считать, что передачи разведцентра ЦРУ неустановленному агенту начались неделю назад, если их интенсивность нарастает день ото дня, значит, в Лэнгли очень торопятся. Это первая позиция. Всю эту неделю совещания в тех министерствах, которые посещал Кульков, заканчивались поздним вечером, к одиннадцати. Во вторник и четверг Кульков вернулся домой около двенадцати, сопровождал академика Крыловского на объекты… Можно предположить, что обмен информацией был назначен на один из этих дней, но Кульков не смог взять в Сокольниках контейнер. Отсюда некоторая паника в стане наших подопечных. Выемка в Сокольниках контейнера людьми Юрса, сопровождавшаяся одновременным выбросом трех машин разведки из здания посольства. Такова вторая позиция. Однако третья позиция оказалась для нас проигрышной: коллеги из ЦРУ все же смогли заложить контейнер, а их агент этот контейнер получил…
— Я бы не назвал эту позицию проигрышной, — возразил Славин. — Даже совсем наоборот: благодаря тому что мы поработали с содержимым контейнера, в обращение вышла меченая купюра. Мы получили след: от Иванова — к Кулькову. Если мы соберем неопровержимые доказательства того, что Кульков не сдавал в банк рубли или мелочь, — Славин усмехнулся, — меняя их на престижный стольник — я и такое не имею права исключить, — если ему не одолжил кто-то эту ассигнацию накануне партии в преферанс у профессора Иванова, тогда мы взяли бога за бороду.
— У бога не было бороды, — улыбнувшись, сказал Груздев, — только чуть намеченные усы. Вглядевшись в настоящую иконопись, вы убедитесь, что эта пословица носит несколько богохульский характер…
— Поправка
— Дело-то горячее, Виталий Всеволодович, а задача, которую вы ставите, займет уйму времени.
— А я вам уйму времени не даю. Я вам даю два дня. И не более того.
В дверь постучали.
— Занят, — раздраженно бросил Славин. — Чуть позже, пожалуйста!
— Виталий Всеволодович, — голос секретаря Людочки был извиняющимся, — генерал Шумяков звонит по ВЧ, крайне срочное дело.
Славин сорвался с кресла, словно мальчик, выбежал в приемную — когда проводил оперативные совещания, все телефоны замыкал на секретариат, — схватил трубку:
— Слушаю, Алексей Карпович!
— Я уже на месте, так что все в порядке, — сказал Шумяков, чуть покашливая. — Звонков от интересующего нас лица не было, а фамилию врача, гомеопата этого самого, у которого одалживал деньги тот, о ком шла речь, я вспомнил: Бензелев Николай Васильевич…
«Из Женевы от нашего специального корреспондента»
Переговоры идут за закрытыми дверями; брифинги, которые проводят представители делегаций, отличаются корректной сдержанностью; информация весьма относительна, хотя интерес прессы к результатам встречи крайне высок: в случае если удастся подписать соглашение — помимо того, что мирные отрасли промышленности получат многомиллиардные дотации, ибо космические и ракетные программы, по самым приблизительным подсчетам, стоят ныне не миллиарды, а триллионы долларов, — это будет серьезно способствовать летней встрече лидеров Советского Союза и Соединенных Штатов.
Поскольку члены делегаций отделываются улыбчивыми ответами, смысл которых носит обтекаемый характер, журналисты устраивают свои брифинги в баре Дворца наций, который помнит Литвинова и Чемберлена, Даладье и Геббельса, прибывшего сюда, чтобы объявить о выходе рейха из Лиги Наций; тревожная память середины двадцатого века постоянно слышима здесь — в деревенской тиши уютного города, разбросавшегося на берегу сказочной красоты озера.
Мнения прессы порою кардинально разностны, однако же их отличает нескрываемая позиционность.
…Моего собеседника зовут Юджин Кузанни; десять лет назад в пресс-клубе Вашингтона я беседовал с одним из ведущих репортеров столичной газеты. Он рассказывал о том, как ему пришлось воочию узнать нацистский плен; лицо американского коллеги было скорбным, глаза порою застывали, словно бы не могли оторваться от чего-то такого, что невозможно забыть. «Только не пишите мое имя, не надо», — сказал он мне тогда. Это был урок. С тех пор я всегда спрашиваю собеседника, могу ли назвать его; Кузанни ответил: «Должен».