Межконтинентальный узел
Шрифт:
— Мне это, кстати, больше всего нравилось.
— Не лги себе. Ты во всем любишь элегантность, я же знаю.
— Твой огород был невероятно элегантным… Вкусные яблоки дали к шницелю?
— Объеденье.
— А почему не долопала?
— Потому что я и так перебрала с калориями.
— Имей в виду, с возрастом мужчин тянет на упитанных.
— Ты вневозрастен.
Славин усмехнулся:
— Как консервированный огурец?
— Не смей так говорить! Я не знаю ни одного мужчину, который был бы так молод, как ты.
— Ох, — улыбнулся Славин. — Повтори, пожалуйста, еще раз.
— Повторю вечером, — пообещала Ирина. — Так вот, о моем парикмахере… Я ему всегда плачу сверху, потому что он загодя резервирует время, знает, какую прическу я люблю, рассказывает мне какие-то истории, шутит — вот тебе и час отдыха, будто хвойная ванна, правда… Так вот, он пытался открыть салон у себя дома, но его замучили фининспекторы… В чем его вина, только лишь в том, что он очень любит свою работу и доставляет клиентам радость? Люди с хорошим настроением лучше работают, кстати говоря… Объясни же, кому он мешал?
— Мировому империализму, — смеясь, ответил Славин. — Ты повторяешь Степанова.
— Его не грех повторять.
— Родная община, Ириша. У нас, наверное, остались родимые ее пятна, — отшутился Славин, думая совсем о другом.
«Когда же мне к нему подойти? — вертелось в голове. — Я никогда не забуду слов Лесника, когда он сказал Гмыре, что каждый его шаг контролируется людьми ЦРУ; очень может быть, что и Кульков тоже под постоянным колпаком. Хотя ребята Гречаева — хваткие, они бы отметили все то, что хоть как-то подозрительно; нет, если они успели заметить подозрительное — считай операцию проваленной. Контрагент предпримет свои шаги, они на выводы горазды, умеют ценить время и решения принимают крутые».
Подошел официант, принес счет, укрытый салфеткой; Славин салфетку отвернул, прочитал: «Привет получен».
Он протянул официанту двадцать пять рублей и обернулся к Ирине:
— Было очень вкусно, правда?
— Да, замечательно, большое спасибо, — поблагодарила она официанта; улыбка ослепительная, ничего деланного. «Господи, какое это счастье, что она вернулась! Чего же ты не женишься? — спросил он себя. — Только потому, что прирожденный холостяк? Или оттого, что старше ее на двадцать лет, а это вот-вот может оказаться роковым? Впервые ты ощутил возраст, когда тебе исполнился пятьдесят один; дальше будет хуже; я никогда ничего от нее не скрывал. Кто сказал, что альянс Тургенева с Виардо аморален? Никто, — ответил он себе, — только ты-то не Тургенев…»
Посадив Ирину в такси, Славин сказал:
— Видимо, сегодня я не попаду к тебе. А если и приеду, то на рассвете.
— Скажи, что ты меня любишь, — улыбнулась она.
— Нормально, — ответил он, повторив неизвестного ему Ашота. — Я тебя очень люблю, в твое отсутствие ко мне никто не приходит кому нужен лысый старик с астигматизмом и язвенной болезнью?
— Мне, — сказала она. — И еще как…
— Тогда давай сделаем вот что, — снова посмотрев на часы совершенно неожиданно для самого себя вдруг сказал Славин. — Покупай подходящее платье, и давай назначим романтическое свидание… Скажем, через три дня… У загса… В шестнадцать ноль-ноль… Как тебе предложение такого рода?
…Такси отъехало; возле Славина остановился Гречаев и, прикуривая на ветру, негромко сказал:
— К десяти его ждет Настя.
— Сколько времени туда ехать?
— Пятнадцать минут.
— Хорошо, я у себя, на связи, жду информации…
Выйдя от Насти, Кульков осторожно прикрыл дверь ее квартиры, к лифту приблизился на цыпочках, нажал на кнопку вызова, достал пачку «Салема», закурил, сладко затянулся, и в это как раз время Славин спустился с верхнего пролета на площадку:
— Вниз?
— Да.
— Я с вами. Можно?
— Бога ради.
Славин почесал кончик носа, нахмурился:
— Мне ваше лицо очень знакомо…
— А мне ваше совершенно не знакомо, — раздраженно отозвался Кульков.
— Вас ведь Гена зовут? — спросил Славин, пропустив его в лифт. Дверцы захлопнулись автоматически, Славин нажал кнопку первого этажа, кабина плавно пошла вниз.
— Представьтесь, пожалуйста, — сказал Кульков, и в глазах его что-то дрогнуло, но лишь на одно мгновение. — Я совершенно вас не помню.
— Может, и я ошибаюсь, — сказал Славин, улыбаясь. — Только мне кажется, вы это вы… Я как-то с вами в преферанс играл… На Черном море… Лет двадцать назад, а может, и больше… Вы тогда совсем еще молодой были…
— Вполне вероятно, — согласился Кульков. — Для одних шахматы, для других преферанс… Третьи предпочитают бильярд…
— Верно, — согласился Славин. — Только одним преферанс на берегу моря сошел с рук, а других затаскали… Среди свидетелей по делу Пеньковского, помнится, вас не было… А вот я едва открутился…
— Вы меня с кем-то путаете, — спокойно сказал Кульков, но лицо его начало стекать — за одно лишь мгновение обвисли щеки, цвет кожи сделался желтоватым, неестественно оттопырились уши.
— Если вы не Гена, то, конечно, путаю, — сказал Славин. Лифт, чуть вздрогнув, остановился.
— Пожалуйста, — чуть откашлявшись, сказал Кульков, пропуская Славина.
— Нет, пожалуйста, вы, — Славин протянул руку, — я тут живу, а вы гость.
— Спасибо, — ответил Кульков; лицо его пожелтело еще больше; ноги стали ватными, он чувствовал, как мелко дрожат колени; вышел, однако, спокойно, с достоинством.
Славин сразу же свернул в переулок; Кульков остановил проезжавшее мимо такси.
— Вы можете уделить мне пару часов? — спросил он шофера. — Я отблагодарю. Мне нужно съездить на дачу.
— Э, нет, — ответил таксист. — У меня смена кончается…
— Когда?
— Через час двадцать…
— Мы обернемся…
— Куда ехать-то?
— В Раздоры, совсем близко…
— Где это? По Минскому?
— По Успенке… Я уплачу вам, сколько скажете. Выручайте, товарищ…
— А потом куда?
— Мы вернемся в центр… Я живу в центре, на Малой Бронной…