Мгновенье славы настает… Год 1789-й

Эйдельман Натан Яковлевич

Сначала было написано: "томясь" (в угрюмом), (в своем), (в унылом) заточенье". Затем — эпиграф "Ingrata patria…" и стихи:

Чудесный жребий совершился:Угас великий человек.

Стихотворение «Наполеон» находится в ближайшем родстве с "Историческими замечаниями…". Оно посвящено человеку, подобному Петру, — "великий человек"

совершает свой "чудесный жребий", меняет ход исторических судеб. Переворот порождает надежды:

Когда надеждой озаренныйОт рабства пробудился мир,И галл десницей разъяреннойНизвергнул ветхий свой кумир;Когда на площади мятежнойВо прахе царский труп лежал,И день великий, неизбежный —Свободы яркий день вставал…

Однако госпожа де Сталь, услышав, что Наполеон — "дитя революции", возразит: "Да, дитя, но отцеубийца" (Пушкин — мы уже цитировали — сказал: "Мятежной вольности наследник и убийца").

В стихотворении «Наполеон» находим важные слова:

Тогда в волненье бурь народныхПредвидя чудный свой удел,В его надеждах благородныхТы человечество презрел.

"Петр I презирал человечество, может быть, более, чем Наполеон".

Наполеон — "человечество презрел".

Но Пушкина не удовлетворяют одни слова осуждения, адресованные тому, кто "обновленного народа буйность юную смирил". Он угадывает новое движение мировой и русской истории, совершаемое в немалой степени независимо от воли и намерения Наполеона:

Хвала!.. Он русскому народуВысокий жребий указалИ миру вечную свободуИз мрака ссылки завещал.

Такова внутренняя близость исторических заметок и стихотворения, сочиненных в одно время,"на границе с Азией", в кишиневском захолустье, двадцатидвухлетним поэтом и мыслителем…

1820-е

В эту пору — революции в Италии, Испании, Греции: "французское эхо". В разговорах, письмах, прозе и стихах русские прогрессисты все время перебрасываются знакомыми именами, сравнивая новых революционных лидеров со старыми, давно знакомыми. При этом Наполеон порою является то символом своеобразной свободы,

то деспотом; Марат же и Робеспьер, невзирая на свою крайнюю революционность, а может быть, благодаря ей, в основном представляются Пушкину и его друзьям не свободолюбцами, а носителями своего рода тирании, деспотизма; и вот уж "русские Робеспьеры" приносят клятву вольности, вспоминая как образец убийцу Марата Шарлотту Корде…

Все перепуталось — лишь порыв к свободе несомненен.

Меж тем ни одна революция в мире не начиналась с такого количества стихов, поэзии, поэтических образов. Хотя штурму Бастилии тоже сопутствовали многие стихотворные строчки, но все же — согласимся — проза Вольтера, Дидро, Монтескье, Руссо была весомее.

Собираясь повторить французское дело на русский лад, те заговорщики (которые еще не знают, что вскоре их назовут декабристами) мыслят, чувствуют преимущественно поэтически. В чем причина этого явления?

Следует, конечно, задуматься над «художественностью», гениальной типической выразительностью того, что происходило в 1789–1825 годах. Ведь на глазах одного-двух поколений разрушался тысячелетний европейский уклад, менялась история, экономика, география; раздвигались границы отцовского и дедовского мира — Египет, Святая Елена, Южноамериканские республики, создаваемые Боливаром; Пушкина с детства окружают сотни «сюжетов», «коллизий», принадлежащих действительности и превосходящих любой романтический образец: "Что почта — то революция!" — восклицает Николай Тургенев.

К тому же во всех событиях огромную роль играют молодые революционеры, полководцы, дипломаты, трибуны, литераторы.

Поэзия уходящего, поэзия предчувствия… Всегда важно и интересно последовать за мыслью гения, проникающей в «невидимую» глубину минувших событий и обладающей пророческою силой.

Сотни молодых дворян-офицеров в середине 1820-х годов приближаются к русскому "14 июля".

Кому же из французов посвящает одно из важнейших своих стихотворений первый русский поэт, недавно «понявший» Наполеона?

Герой неожиданный, только за несколько лет до того открытый для французской и европейской публики: примкнувший к французской революции и казненный ею поэт Андре Шенье.

187 стихотворных строк, из них 145 — монолог приговоренного поэта и 42 строки — "от автора".

Черновик начинался стихами (затем перенесенными в середину стихотворения):

Куда, куда завлек меня враждебный гений?Рожденный для любви, для мирных искушений,Зачем я покидал безвестной жизни тень,Свободу и друзей, и сладостную лень?Судьба лелеяла мою златую младость;Беспечною рукой меня венчала радость…

Восстание закономерно. Но надо ли поэту кидаться туда, "где ужас роковой"?

Французская революция 1789–1794 годов для Пушкина — недавнее, «вчерашнее» дело, историческая репетиция сегодняшних и завтрашних событий. Не только поэт обращается к тени Шенье — целое мыслящее поколение сопереживает тому, что некогда произошло в Париже: сначала радость великого освобождения — и двадцать четыре стиха об этой радости концентрируют в пушкинской элегии то, о чем говорили «все» и «везде»: