Мгновение — вечность
Шрифт:
К майору сержант-одиночка шел тяжело, объясняться с майором ему, как всегда, было трудно.
Ферма, сверху безлюдная, обнаруживала признаки жилья.
Землянки, отрытые в степи, приоткрывали свои темные входы. Натужно выли бензозаправщики, торопясь напитать горючкой приземлившиеся в Заволжье «ЯКи».
Девицы в гимнастерках, неизвестно откуда взявшиеся, собрались в кружок, настороженно примолкший.
Что среди аэродромного люда запестрели женщины-военнослужащие, Павел приметил еще на площадках Задонья и под Калачом; специалисток, правда, были единицы, ни знакомства, ни разговоров с ними он не заводил. В Конной, когда прошел слух о летчицах, Павел просвета не видел, не разгибался, и только одно совпадение, разумеется случайное, засело у него в голове: в день и час появления новенькой в Конной он вышел на место капитана Авдыша... что удивительного, если подумать? Такие события, то есть попытки принять на себя группу,
Он определил это твердо. И словно бы кто-то ему шепнул: «Она». Летчица, памятно пришедшая в Конную, та, с кем его ныне ночью собирались познакомить, и регулировщица, погнавшая его от капонира флажками, — она, синяя пилотка... После этого Павел и себя увидел со стороны: свои кирзовые бахилы, свой лупившийся нос — и испытал потребность отряхнуться, прихорашиваясь...
На губастом лице майора Егошина, когда летчик к нему приблизился, блуждала улыбка.
— Какие крали нас встречают, — говорил майор, ничуть, казалось, не смущенный тем, что горстка юниц и они, гордые соколы, защитники родного неба, повстречались на левом берегу. Скорее он был даже рад такому соседству. Летчики, стоявшие с ним рядом, помалкивали. — Королевы, сущие королевы...
— Одна к одной, — негромко, внятно поддакнул «дед». — Передислодрапировались...
Егошин зыркнул на него, как умел, но тут усач — комендант аэродрома, представившись, доложил майору, что телефонная связь с дивизией получена.
— Распоряжения на мое имя? — спросил Егошин.
— Пока молчат...
— Дивизия молчит? Раздаев? — уточнил Егошин.
— Раздаев.
— Обеспечение?
— Горючка доставлена, боезапас на подходе.
— Что значит «на подходе»?
— Отгрузили, везут...
— Сжатый воздух?
— Компрессора нет...
— И компрессора нет!
Зычный окрик со стороны КП вспугнул девиц, глазевших на летчиков, они заспешили, подталкивая друг дружку.
— Как козочки, — словно бы завершил свои наблюдения по женской части Егошин и обратился к подошедшему с докладом сержанту: — Что, именинник... третий не поднялся? — Сведения с «пятачка» ему уже поступили.
— Ходили парой... Боевое задание выполнено. Все ждали судьбы второго экипажа. Гранищев молчал, уставившись в карту.
— Били с ходу? — спросил «дед».
— С прямой. — Павел словно бы ждал его подсказки. — Как взлетели, так никуда не сворачивали... Высоту не набирали, прикрылись солнцем... Вот. — Дрожавшим пальцем он указал на карте точку, где дым, вскурившийся над кабиной Грозова, отбросил тень, она накрыла танки и исчезла, разнесенная взрывом рухнувшего штурмовика. — Прямое попадание...
Hoc, по-детски сморщенный, прянувшее в небо пламя, перелет через Волгу — вот что придавило Павла на подходе к МТФ.
— Сержант Гранищев!.. Знакомая интонация.
— Дозаправиться, — чеканил Егошин, не зная к нему снисхождения.
— Истребителей заправляют...
— Правильно: «ЯКи» прикрывают ферму. Заправитесь во вторую очередь — и три полета по кругу. После всего школяром «пилять по кругу»...
— Есть, товарищ командир! — ответил Гранищев.
— Варежку в небе не разевать!
(«Мессера», с их шакальим нюхом на дармовщинку, могут наведаться из-за Волги, их разящие удары опасны не только одиночкам...)
— Есть!..
Сержант, склонив голову, затрусил к своей машине, Егошин деловито, как по необходимости, срочной и обязательной, направился в поле, к посадочному знаку.
Примеряясь к ветру, к черной мельнице, возвышавшейся в степи, как маяк, Павел звякал нагрудным карабином, не попадавшим в замок, соединявший парашютные лямки. Дым, вскурившийся над мотором, пламя, взрыв, перешибивший змеистое тело колонны... Карабин проскальзывал, не зацеплялся. И снова попалась ему на глаза сигналыцица. Бахарева, вспомнил он, летчица истребительного полка Елена Бахарева. Мягким шагом, как бы в раздумье, шла она на летное поле, где поджидал его майор. «Ну, встреча, ну, майор, — думал Павел. — Устроил товарищ командир знакомство... Постарался...» Он понял наконец, что тычет в замок тыльной стороной карабина. Защелкнул грудную перемычку, устало
На «пятачке» начальник разведки, как представитель оперативной службы, предупредил майора Егошина: «Указания получишь на месте, на МТФ. Главное — панике не поддаваться, упадочных настроений не допускать... Панику — каленым железом, Михаил Николаевич!» — «Понял».
«Понял», — сказал майор Егошин, а себе признался, что момента, как следует быть, не схватил. «Настроения... каленым железом» — эти напутствия понял.
Указаний, обещанных дивизией и вносящих ясность, нет, задача полку не ставится, поддерживать настроение на левом берегу, Егошин чувствует, труднее. Дешевые шуточки не проходят. Не до шуточек... Ему надо было побыть одному. Мысль о волжском боевом рубеже, об уходе за Волгу два месяца назад показалась бы Михаилу Николаевичу кощунственной. «Не видать им красавицы Волги и не пить им из Волги воды», — пела, грозно сдвигая брови, занимая собою экран, чародейка Любовь Орлова, и командир полка Михаил Егошин, летчики полка молча, с гордостью, с сознанием собственной силы вторили ей... Два месяца!.. Два дня назад перебазирование полка за Волгу обсуждению не подлежало, разговоры на эту тему были исключены...
А сегодня нет за спиной могучей реки. Нет опоры. Есть бескрайняя степь, десяток саманных строений, ветряк с крестом неподвижных крыл...
Местечко возле брезентового, выложенного буквой «Т» полотнища — излюбленный Егошиным пост, где в славные, далекие теперь времена он часами простаивал, руководя тренировочными полетами, выводя свой молодежный, полнокровного состава полк — один из ста намеченных к формированию, только что созданный, — на передовое место в округе, и когда сам Егошин, вернувшийся из Испании, слыл как методист одним из лучших в бригаде... Случались и в жизни передовика «крутящие моменты», не без того... Голубым огнем горел Егошин, когда его летчик в молодецком подпитии угнал «эмку» и, куролеся по ночному городу с подружкой, влетел в кювет. Егошин за него вступился; парень из портовых рабочих, стропаль шестого разряда, хорошо летает, кадр, полезный для авиации. А хозяин «эмки» — прокурор округа, бригвоенюрист! И чем больше Егошин старался перед командиром бригады, через которого просил за парня, тем сильнее вредил себе в глазах начальства, того же командира бригады. Несноровист был, негибок. Идеализм, мешающий корректировать первое решение, — серьезный минус. Поднял бучу, а тут у самого поломка — пустяк, дужку крыла подломил всего лишь, но в принципе поломка, и вот уже самого Егошина требуют на парткомиссию, где все, естественно, берется вкупе: гнилой либерализм, преступная халатность, утрата боевитости... такой букет. Лихачу не помог, сам сел в яму.
«О чем я? — удивился своим мыслям Егошии. — Какое сейчас это имеет значение? Лихач, поломанная дужка, парткомиссия — откуда все это нахлынуло?.. Зачем?..»
Но «Т», посадочный знак, доставленный в заволжскую степь и расстилавшийся в ногах Михаила Николаевича, был толикой прошлого, проросшей в бурой, сухой степи, прошлого, от которого в горький час ему уйти невозможно. Да и нужно ли? Красвоенлеты, пилоты-старшины, поднявшиеся до комбригов и генералов, проходили этот пост. Все, кто поверил мечте, небу в алмазах, готов был служить ей верой и правдой. Егошин — в числе принявших эстафету. Однажды рядом с ним, на шаг впереди, возвышался в поле возле «Т» генерал Хрюкин, глава московской инспекции. В ярко-синем комбинезоне, перехваченном командирским ремнем со звездой, в генеральской фуражке, оттенявшей свежесть молодого лица, Хрюкин был един в двух лицах: и глава инспекции, и судья. Инспектор — по должности, судья — по своему почину: положив на стартовое полотнище портсигар литого серебра, память Мадрида, Хрюкин объявил состязание летчиков на лучшую посадку и выступал как арбитр. Победит тот, кто коснется земли, ни на сантиметр не отклонившись от границ посадочного знака. Портсигар, тускло мерцавший, объединяя, сплачивал всех летавших, разница состояла в том, что Хрюкин завоевал право учреждать свой приз, уделом остальных было его оспаривать. Генерал посматривал на Егошина с выражением: что, командир, выспорят твои орлы мое серебро?.. Егошин, не удержавшись, сам попытал счастья, да метров на пять промахнулся. «За такую посадку, — сказал ему Хрюкин, — надо бы с тебя получить портсигар...» Лучший результат, по мнению компетентного судьи, показал лейтенант Алексей Горов. Глядя на рослого, длинноногого лейтенанта, Хрюкин поинтересовался, не кубанец ли Горов, не земляк ли генерала... «Волжанин, — ответил летчик. — Из-под Саратова». — «А произношение чистое, — отметил Хрюкин. — Без «оканья». — «Меня с детдомом увезли в Сибирь...» Хрюкин поощрил лейтенанта устно, пожал руку — генеральская награда никому не досталась, уплыла в Москву. В последний раз Егошин видел, как Хрюкин разыгрывал свое серебро на осенних учениях сорокового года. Лейтенанта Горова командир отметил сам, выдвинув его на должность командира звена...