Мгновения. Рассказы (сборник)
Шрифт:
– Это меня. Поглядите здесь.
Сапрыкин сел.
– Сперва, Лена, подала бы мне автоматик, – медлительно сказал он. – Вот сюда, под руку мне. – И заговорил, хмурясь на огни плошек: – Я свое пожил. И в ту войну Советскую власть защищал, и в эту пошел. Два сына взрослые у меня, оболтусы здоровые. – Усмехнулся одними глазами. – Недаром прожил. Так вот что… – Он передохнул, глянул на дверь – из тишины от орудия вторично и громче донесся голос Горбачева:
– Лена, сюда!..
И Лена, надевая на ремень игрушечно-маленькую лакированную кобуру, потрогала пистолет, внезапно вспомнила недавние слова Овчинникова: «Убить из него нельзя, а так, поранить
А он с трудом сидел на нарах, опираясь двумя руками, неглубоким дыханием подымал всю в бинтах грудь; густая седина светилась в его волосах.
– Так вот что, Елена… Запомни и с своей совести это возьми… Меня и их, – проговорил твердо Сапрыкин и кивнул в сторону Гусева и Лягалова, – на себя возьму. Мои солдаты, мне и отвечать. На том свете разберемся… Живьем не отдам – не-ет! Только когда невтерпеж станет там, наверху, ты сообщи: мол, давай, Сапрыкин, мол, последний звоночек с того света… Ну, иди, иди!.. Да больше о себе помни да о Горбачеве, вам жить да жить. А война-то вон к концу… Детей еще народишь…
Лег он, постепенно опускаясь на дрожавших от усталости руках, влажно заблестело немолодое грубоватое лицо, неожиданно улыбнулся, обнажая щербинку в передних зубах. Никогда не видела Лена, как улыбался он, и никогда не замечала эту щербинку у сержанта.
– Детей еще народишь, – повторил он и обессиленной рукой махнул. – Только не перечь мне, ради бога… Иди!..
И она не сумела ни сказать, ни возразить ему ничего. Он понимал и чувствовал то, о чем порой в эти часы ожидания и затишья думала она. В разведке она давно привыкла к тому, что тяжелораненые на нейтральной полосе почти никогда не попадают в плен. За два года она и себя приучила к этому. Но ни Сапрыкин, ни Лягалов, ни Гусев не были разведчиками. И, поднимаясь по земляным ступеням из блиндажа, Лена все же повернулась около двери, ища в себе ту надежду, которая должна была быть в ней, сестре милосердия, и которая еще тлела в ослабевшем от страданий Сапрыкине, сказала не то, что хотела сказать:
– У нас еще пять снарядов. И пулемет. Я ведь тоже умею стрелять.
И с решимостью, толкнув коленкой дверь, вышла в лунную свежесть ночи.
Горбачев лежал на брезенте справа от орудия. Расставив локти перед ручным пулеметом, он глядел вперед, наблюдая за чем-то. Не поворачивая головы, позвал шепотом:
– Лена, давай сюда. Что-то в башке все спуталось. – Отодвинул диски, освобождая место. – Ложись, не стесняйся…
Она легла рядом на холодный от земли брезент, посмотрела на лицо Горбачева, в упор освещенное месяцем.
– Устали? Дайте-ка я подежурю. Можете идти в землянку, – сказала и смело положила ладонь на его руку, охватившую спусковую скобу.
Он пошевелился, но локти от пулемета не убрал, только подмигнул утомленно, дружелюбно, лицо было неестественно зеленым, щеки втянулись, черные волосы упали на черные с блеском глаза, из широко расстегнутого ворота виднелась сильная ключица. Прошептал полушутливо:
– Мне эти санитарные жалости до феньки! Ясно, Леночка? Хоть и люблю вашего брата, за эти пальчики жизнь бы отдал, а сними их. Чуешь – обалдел? В глазах кровавые танки мерещатся. Зрение у тебя хорошее? Слух?
– Подите к черту, – сердито сказала Лена, не принимая полушутливого тона его.
– Ясно. Посмотри-ка сюда, вперед, – зашептал Горбачев, – вон туда, на танки. Видишь что-нибудь? Поближе ложись, так виднее…
Не ответив,
– Это немцы, – сказала Лена и откинула волосы со щеки. – А эти птичьи крики – сигнал. Я знаю по разведке. Что ж вы, Горбачев, смотрите? Патронов нет? – спросила она быстро. – Они же идут по проходу в минном поле. Нашли проход… Разве вы не видите?
Горбачев прислонился переносицей к прикладу пулемета, молчал так томительные секунды и вдруг, очнувшись, сбоку прищурился на тонкий профиль Лены, – она чувствовала его взгляд, – сказал:
– Думал, мерещится. Мозга с мозгой в прятки играют! Вот гадюки! Значит, или разведка, или поле разминируют? Так? Готовятся? – И, ожесточаясь разом, подтвердил: – Или разведка! Или саперы!
– И то и другое может быть, – ответила Лена, стараясь говорить спокойно. – Стреляйте, не ждите. Когда они пройдут по проходу, поздно будет. Тогда будет поздно!
– Эх и умна ты, девка, ох умна-а! – с восхищенным вздохом произнес Горбачев, посовываясь к пулемету. – Эх, не будь этой катавасии, раскинул бы я сети, зацеловал бы, заласкал насмерть! Рядом с тобой умирать страшно: кто тебя целовать будет – наши или чужие?
– Не беспокойтесь. Никто.
– А чья ты? А, Леночка? Алешина? Капитана Новикова? Что-то не пойму…
Сказал это уже серьезно, удобнее раздвинул локти, и, прижимая к ключице приклад пулемета, он ждал длительную минуту, остро прицеливаясь. Она успела заметить бесшумное движение теней в лунном коридоре – внезапно над ухом очередь прорезала тишину, эхо гулкой волной ударило по котловине. Возле самого лица забилось, дробясь, пламя пулемета. В всплесках его мелькали стиснутые зубы Горбачева, прыгали черные волосы на лбу. И все смолкло так же внезапно. Горбачев, не спуская черно-золотистых глаз с лунного коридора, крикнул Лене, еще полностью не ощутив после стрельбы тишину:
– Давай в блиндаж! Сейчас начнут! – И добавил непредвиденно злобно: – Не могу я видеть рядом женщину, тебя не могу! Матерюсь я, как зверь! Слышь!
Она не встала, не ушла, улыбнулась ему понимающе-мягко, взглянув из-за светлых волос, упавших на щеку, потянулась к автомату Горбачева, взвела затвор, спросила:
– Полный диск? – И отвела пальцами волосы от щеки. – Я ведь тоже умею стрелять.
Она выпустила две длинные очереди туда, в светло-дымную полосу между танками, где сникло, прекратилось движение, и снова отвела волосы со щеки. И больше ничего не сказала ему, лишь по-прежнему улыбнулась мягко.