Мхитар Спарапет
Шрифт:
По телу пробежал холодок. Он повернулся, чтобы уйти, но невольно вздрогнул и застыл на месте. Прислонившись спиной к резной двери, стояла Сатеник.
Величавая. Плотно сжав губы и вздернув бровь, она глядела вдаль. На бледном лице застыла неодолимая боль. Глаза были влажными и тревожными.
— Холодно, Мхитар, пойдем, — тихо произнесла жена. — Ты уже давно здесь…
— А ты?
— Я всегда с тобою… И навеки!
Безнадежный протест и тяжелый упрек слышались в ее голосе. Мхитар почувствовал это, и в сердце закралось подозрение. Может, она знает о его любви к Гоар? Он ведь раньше не таился
— Ты печальна, Сатеник, может, больна? — спросил Мхитар.
— Нет, Мхитар, — ответила она и даже улыбнулась. — Тебе удивляюсь. Отчего ты скрываешь от меня свою боль? Я ведь вижу…
Она бросила на супруга мимолетный, пытливый взгляд. Мхитар отвел глаза. «Знает!» — решил он.
Видя, что супруг не находит ответа, Сатеник сказала:
— Изводишься болью, которую причинили тебе казнь Еликума и пленение Нагаш Акопа? Мучаешься совестью?..
Пожалела. Нарочно не сказала того, о чем думала. К чему лишние страдания? Пусть думает, что ей неведомы его горе и любовь… А Мхитар облегченно вздохнул. «Ничего не знает», — уверовал он и взял жену под руку:
— Пойдем, Сатеник, здесь и впрямь холодно…
Они вошли в ее комнату. Мхитар ощутил запах бумаги, пергамента и чернил. На небольшом столе все еще потрескивала догоревшая свеча… Букет выцветших бессмертников на открытой рукописи. Миниатюрный графин и рядом — китайский кувшинчик. Сдавило горло. Так и есть, Сатеник вела жизнь отшельницы. Склонился над рукописью. С трудом разобрал мелкий почерк жены. Буквы выведены с изумительным старанием. Рядом с текстом нарисован колос и коленопреклоненная женщина.
Мхитар прочел:
«…Но и мой любимый супруг, который дороже мне всех, после бога, вызволил множество женщин с детьми, угоняемых в плен в чужие страны. И пусть последующие поколения молятся о нем, принадлежащем всем, а не мне одной».
Мхитар поднял голову, посмотрел на Сатеник. Ему показалось, что он стоит перед иконой. В печальных глазах жены открывалась ее душевная чистота и красота. Мхитар схватил руку жены и с жаром поцеловал ее.
— Последующие поколения должны молиться прежде о тебе, Сатеник, — прошептал он с благоговением. И снова почувствовал себя виноватым перед нею.
И все же он был не в силах надолго оставаться дома и без конца видеть молчаливое страдание жены, ее взгляды, которые, казалось, говорили: «Я люблю тебя, но я знаю, что ты не мой».
Взяв с собою небольшой отряд воинов, Мхитар первым делом отправился навестить мелика Туринджа. Приехал, расцеловался с ним, чем ужасно смутил старика; побывал в жилищах пхндзакарцев, раздал людям деньги на покупку семян. С аппетитом поел приготовленную пхндзакарскими старухами просяную кашу — вкус ее запомнился ему еще с детства. Прожив немного у Туринджа, велел позвать из Гандзака знакомого бродячего дервиша и, оделив его деньгами, отправил в Тавриз на поиски Нагаш Акопа. Надеялся, что, может, удастся освободить его из плена.
Вскоре Мхитару наскучило в Пхндзакаре. Он взял с собой десятника Товму и, перевалив через снежное плоскогорье Ераблура, неожиданно появился в крепости сисаканского мелика Шафраза. Тот скучал в своем задавленном сугробами аване Брнакот, и ему и в голову не приходило, что кто-нибудь отважится в эту зиму приблизиться к границам его владений.
Пировали
Из Сисакана Мхитар спустился в низинный гавар Цгук, где на глазах у всего народа велел наказать лорадзорского старшину, чинившего беззакония. И старшину поделом избили.
По ущелью реки Воротан Мхитар проехал к Баркушату.
В Дзагедзор вернулся спустя месяц после отъезда. Хотя он и избавился от душевного терзания, зато утомился от бесконечных пиршеств? Первые сутки дома проспал как убитый…
Приближалась весна.
Тяжелели и темнели тучи. Застилалось солнце.
В феврале прогремел гром. Молнии терзали склоны гор и вскоре взломали ледяной щит Капуйтджига. Это был первый весенний гром. Облака взбурлились и, обремененные дождем, обрушились на землю…
Приближалась весна тысяча семьсот двадцать четвертого года. Первая весна, которую армяне Арцаха и Сюника встречали свободными, ни от кого не зависимыми, сбросившими чужеземное иго. Ни одного перса больше не оставалось на этом армянском нагорье.
Некогда здесь властвовали десятки крупных и мелких персидских ханов и несколько армянских меликов. И все нагорье было разделено на мелкие гавары. Сейчас все они находились под началом сильной власти во главе с Верховным властителем Сюника и Арцаха Давид-Беком и составляли довольно обширную страну — от устья ущелья Вайоцдзор до Куры и от ущелья Аракса до озера Севан.
В ту памятную весну, по велению Верховного властителя — Давид-Бека, мелики должны были раздать народу отнятые у персидских ханов земли и упразднить установленные персиянами налоги и законы.
Мхитар разослал гонцов в подвластные ему гавары, призывая меликов и старост в Дзагедзор. Пригласил он также вардапета Авшар Тэр-Гаспара из Цицернаванка, купцов Хндзореска и Брнакота. Первым прибыл в Дзагедзор владетель Сисакана Шафраз. Представительный и уже стареющий мелик явился со свитой, на вороных жеребцах. Островерхие шапки воинов покрылись изморосью, башлыки и длиннополые бурки промокли. Утомленный долгой ездой, Шафраз устало сошел с коня и обнялся с вышедшим встречать его Тэр-Аветисом. Неуверенно спросил:
— К добру ли?
— К добру, брат мой, к добру! — уверил Тэр-Аветис.
— Ну, тогда слава богу! — и мелик перекрестился.
Дождь перестал. Открылось улыбчивое небо — умытое, чистое. Ожили горные дороги. Народ спешил к лежавшему у подножья Дзагедзора Горису.
За два дня все мелики и старосты собрались в Дзагедзоре.
На третий день утром, сверкая одеждой и оружием, Мхитар вышел из своего дома, поклонился меликам и, вскочив на коня, приказал всем ехать в селение.
Прибывшие из ближайших сел люди загодя столпились во дворе собора. Те, кому не досталось места, заполнили кривые улочки, сгрудились на плоских крышах домов, зашли на огороды, забрались на деревья, даже на церковный купол. Кое-кто залез на кучи сена и кизяка, а наиболее отважные вскарабкались на скалы, грудились на выступах и в расщелинах. Народу собралось столько, что перестали лаять даже самые злые собаки. Закрылись лавки, отложили свои инструменты мастеровые.