Мхитар Спарапет
Шрифт:
— А барашек сюда полагается или нет?
— Это зависит от серебра в твоей суме. Звенит? — спросил Цатур.
— А то как же! — Есаи вынул из хурджина мешочек и потряс им. — Спарапет дал. Теперь мы воины, возьмите это в толк. Каждый месяц будет у нас серебро. Сбегайте, приведите пару баранов, да поживее.
Семеон протянул свою огромную руку. Есаи насыпал ему в ладонь серебра. И Семеон вместе с товарищами выскочил из жилища — побежали покупать баранов.
— Не горюйте, — говорил Есаи, — есть серебро, будет одежда, и оружие получите. Землю дадут.
— Мхитар даст, а мелики отберут, —
Когда-то он крестьянствовал на монастырской земле. Не один год измывались над ним монахи, пока Цатур однажды в раздражении не повторил при них многозначительные слова Мехлу-вардапета: «Тот, кто в жизни убьет церковника, искупит все свои грехи». Пришлось ему после этого спасаться от смерти бегством. И вот уже пятнадцать лет живет беглецом храбрый и прозорливый Цатур, которого Есаи взял к себе в воины.
— Какой мелик осмелится нарушить приказ Давид-Бека? — спросил Есаи. — Надавал он твоим меликам под зад коленкой. И мы, если надо, поддадим, да так, что в жизни больше не опомнятся…
— Когда у петуха слишком длинные крылья, их подрезают, Есаи. Поостерегись.
— Если позволим, подрежут, — упрямился Есаи.
— Да кто ты есть, чтобы… — стоял на своем Цатур. — Вон и османы точат зубы. Того и гляди, кинутся на нас, как собаки на мясо. Разве стерпит султан, чтобы армяне имели свою страну и свою власть? Будет война, и снова земля покроется нашими крестьянскими костями.
Все помрачнели. Молча осушили чаши. Зарманд гневно встала:
— Что ты беду накликаешь! «Будет война»! Пусть будет. Кто без войны оставит тебе твою землю и воду? Враг станет наступать на тебя, а ты иди на него. Нет, больше не будет так, как раньше. Если кто уколет меня, я всажу тому в сердце шило… Запиши и меня в воины, брат Есаи! И перестаньте грызться, нашли время для охов и ахов. Лучше пейте да веселитесь!..
Она встряхнула за плечи понурившегося гусана:
— Настрой свой саз, ты же не в доме покойника! Гуляйте, эй! Вон и шашлык уже готов!
Мужчины выпрямили спины. Цатур тихо улыбнулся. Все вышло так, как он того и хотел: страсти разгорелись. Етум заиграл на сазе и запел:
Если по неделям я стану целовать, Я стану целовать,— Терпи и знай, что поцелуи надо возвращать. Если месяцами стану обнимать, Стану обнимать,— Придется тебе, милая, в объятиях лежать. Если в год по сыну велишь ты мне давать, Велишь ты мне давать,— Дам тебе и больше, успевай рожать.— Вот это да! Хороша песня!.. — раздавались со всех сторон довольные возгласы. Забурлила кровь в жилах. Мужчины крутили усы, смеялись, ударяли друг друга по голым плечам.
Но гусан вдруг сменил мелодию. Звуки саза стали печальными, и вино словно бы застыло в чашах. Полилась грустная песня, знакомая каждому с самой колыбели. Снова надавила тяжесть бродяжной жизни. Это была старая и священная песня, подобная одинокому хачкару. Вспомнился вардапет Мехлу, памяти которого и была посвящена песня.
ПришлаЕсаи не выдержал, кинул в Етума кость, что держал в руке.
— Хватит, слепой черт, довольно накликать беду, и песню омываешь кровью!.. Играй лучше плясовую да поскорее…
Саз зазвучал веселее. Есаи поднялся, поправил меч и пояс, схватил за руку стоявшую возле матери девочку и потянул ее танцевать. Мужчины стали прихлопывать в ладоши, забыв о песне, что напоминала о кровавых сечах. Вино вскружило горячие головы.
Отплясав свое, Есаи поцеловал девочку в лоб и вложил ей в ладошку несколько серебряных монет.
— Ты уже невеста, Маро, — сказал он взволнованно. — Кто женится на тебе — на других глядеть не станет. Сытым будет и ребенок, которого ты родишь. А уж я погуляю дружком на твоей свадьбе.
— Дай бог, Есаи! — крикнул Цатур.
— Отнимают! — вдруг закричал дотоле молчавший Семеон, нагота которого была едва прикрыта одеянием из козьих шкур. — Отнимают все, все! — Он рванул ворот и стал показывать всем шрам на шее. — Получил при Узунберде, старухи кое-как залечили. Остался след персидской сабли. Брат — в земле, я — в живых. Разве эта рана не стоит двух сомаров земли! Да как же вы говорите, что не дадут землю, а?!. — Он ударил себя по голове, заплакал, а потом растянулся на голой земле и захрапел…
Гусан Етум пел уже новую песню…
Утром Есаи отвел своих рамиков в Дзагедзор. Три дня оставались они там. Всем двумстам пятидесяти дали одежду и оружие.
Спустя неделю Мхитар в сопровождении отряда Есаи выехал в гавары. Решил самолично проверить, как мелики и старосты распределяют землю среди рамиков, выполняют ли они указы Давид-Бека и его, Мхитара.
В первой же деревне пришлось повесить старосту, который попытался принудить молодую вдову к сожительству, обещая лишь после того наделить ее землей.
Молва об этой расправе быстро разнеслась окрест.
А весна уже уверенно вступала в страну гор.
Козел отпущения
Никогда весна не была такой щедрой, как в том 1724 году. Все разом зазеленело. Долины стали изумрудными, раскудрявились леса. Зазеленели даже скалы, и плоские крыши домов, и стены древних храмов. Наступила весна и принесла радость и пробуждение.
Как только снега отступили к вершинам гор, Мхитар вновь отправился по гаварам.
Неожиданно появлялся он в самых малых селениях. Мелики и старшины поспешно выходили навстречу, объясняли, что ими сделано. Всюду в народе царила радость. Получившие землю сельчане и рамики громогласно благословляли Давид-Бека, зазывали Мхитара в гости, чтобы бросить к его ногам жертвенных ягнят и телков.
По пути домой он заехал в Пхндзакар. Послал человека за меликом Бархударом. Когда тот прибыл, Мхитар определил границу между землями двух меликов, указал, где класть пограничные камни. Земли, некогда принадлежавшие персидским ханам, лично распределил между рамиками и переселенцами. Повелел обоим меликам быть дружными и мирными соседями.