Мхитар Спарапет
Шрифт:
— Гусан Етум пел наше горе, — сказал мрачно Азария. — Ты не хочешь слушать его, тэр сотник, дело твое — не слушай, а нам не запрещай. У рамика слез много и боль глубока.
— А я кто? Может, тоже скажешь, мелик? Стыдись, Азария!
— Ты был когда-то таким же голопузым рамиком, как и мы…
— А теперь что?
— Теперь ты сотник. А сын твой — хозяин села. Не хотели мы тебе говорить, но больше нет мочи скрывать. Артавазд безжалостнее любого персиянина. Он, проклятый, сжигает нас, жарит живьем. Спаси, господин…
Есаи побледнел. Словно кишка оборвалась
— Коней! — вдруг заорал он. — Ведите коней! — и бросился к бурке.
Воины повскакали с мест. Есаи вылетел из хижины. Собаки завыли.
— Господи Иисусе Христе! — пролепетал сжавшийся в комочек гусан.
Лошади мчались во весь опор. Дождливая ночь сменилась ясным утром. Уже припекало солнце. Нагорные нивы, кусты шиповника, шелестящая трава — все наполняло воздух пьянящим ароматом. Но Есаи ничего не чувствовал. Его лошадь тянулась из последних сил, то и дело настороженно поглядывая на раскачивающуюся над ухом плеть. Скоро потянуло дымом. Послышался лай собак. У Есаи сердце замерло. Перед ним предстало родное село…
Над плоскими крышами вились столбики. Некоторые из крестьян у себя во дворах или на улице крепили ремнями плуги. Другие грузили на мулов упряжь. Готовились в путь, сеять на горных отрогах просо.
Завидев всадников, люди снимали шапки, смиренно кланялись. Печально перезванивались церковные колокола. Разгоняя кур на улице, всадники подъехали к церкви.
— Где тут дом старосты? — спросил Есаи у крестьянина, что неподалеку счищал комья навоза, присохшего к ногам быка.
— Вон! — испуганно шарахнулся крестьянин, махнув рукой в сторону нового двухэтажного дома.
Кони придавили распластанного на дороге новорожденного телка. Какая-то женщина, сбросив с плеча кувшин, испуганно кинулась в ближайший двор. «Беззаконие я творю», — промелькнуло в голове у Есаи.
Дом старосты огражден высокой стеною. Окрашенные в зеленый цвет ворота были открыты настежь. Два телка из дальнего конца двора невинно взирали на пришельцев. Овчарка круче характером. Она было попробовала сорваться с цепи и накинуться на всадников, но тщетно. Несколько женщин сосредоточенно крутили жернова под стеною. «Хорошее сколотил хозяйство», — зло подумал Есаи и натянул удила запыхавшегося коня.
По ступенькам сбежал сын. Размахивая руками, он радостно крикнул:
— Апер, дорогой апер!
На балконе показалась хорошенькая молодица на сносях.
Артавазд подскочил к отцу, хотел подержать стремя… Плеть со свистом обвилась вокруг его головы. С уха слетела мочка. Стоявшая на балконе женщина вскрикнула. Артавазд схватился за голову и опустился к ногам коня. Кровь хлестала фонтаном из его виска. Есаи спрыгнул сыну на спину и стал топтать его ногами…
Цатур и Семеон соскочили с коней, кинулись к взбешенному сотнику, попытались образумить его, удержать. Но тот отбросил обоих в сторону. Плеть без счету хлестала распростертого на земле Артавазда.
Кто-то повис на руке Есаи.
— Пощади, отец! — вскричала невестка и в тот же миг потеряла сознание.
Рука у Есаи ослабела. Он глянул на невестку и содрогнулся. В ногах у женщины
43
Пшат — довольно мелкий мучнистый плод пшатового дерева.
— Боже мой, сотник сошел с ума!..
Во дворе собрались соседи. Одна из старух, что крутили жернов, вырвала из объятий Есаи мертвого ребенка.
— Мальчик! Горе-то какое! — запричитала она.
Невестку унесли в дом приводить в чувство. Артавазда окропили водой, и он скоро очнулся.
От ужаса все окаменели. Во дворе уже было темно.
Скоро Есаи сидел на тахте в доме у сына и сурово глядел на него. Голова у Артавазда перевязана, нос вспух, под глазами кровоподтеки, губа разорвана.
— Кайся в своих грехах! — грозно сказал отец.
— Прости, прости! — с трудом усаживаясь на ковре, взмолился сын.
— Ты, может, не знал, не видел, что я — человек, съевший волчье сердце, — могу поджарить на огне твое сердце, собачий выкормыш? Как ты смеешь драть шкуру с рамика? Кто ты есть?
— Прости, отец, не будет больше такого!.. Клянусь могилой матери, не будет!
Есаи долго оставался безмолвным, но вот поднялся, прошел в соседнюю комнату, где старухи суетились вокруг несчастной невестки. Склонился над ней, поцеловал в лоб. Невестка заплакала. Слезы скатились и со щек Есаи.
— Ничего, родишь еще! — извиняющимся тоном сказал он и вышел. Старухи перекрестились.
— Сколько в селе дымов? — спросил Есаи у сына, снова садясь на место.
— Сто восемьдесят.
— Рамиков сколько?
— Больше половины.
— А как озимые?
— Хороши, зеленеют. Да будет глух сатана, не сглазить бы. Не дай бог, случится град.
— На заре созови народ на церковное подворье. Всех, до одного. Есть приказ от Давид-Бека.
— Никак, война?
— Поживи, узнаешь, — бросил Есаи и вышел.
В темноте не спеша побрел он в конец деревни — на кладбище, на могилу жены. Хотелось сбросить с плеч, как чоху, всю тяжесть дневного ада. До чего же страшна судьба!.. Всюду кровь…
До рассвета просидел Есаи на могиле жены: как бы заново прожил свою жизнь.
Сооруженная в конце десятого века, церковь эта похожа на чудесный храм. Надпись на дверном камне гласит, что построена она княгиней сюникской Софьей «во спасение души». В церковном дворе много старинных могил. На иных хачкарах уже едва различимы письмена, и все оттого, что крестьяне очень любят посиживать на них и, больше того, частенько насыпают соль для быков и овец, те и знай лижут камни вместе с солью.