Мхитар Спарапет

Ханзадян Серо Николаевич

Хаченцы с криками радости выходили из сел к дороге, с ловкостью коз взбирались на скалы и приветствовали своего спарапета. На всем пути следования люди угощали его и провожали от села до села. А многие присоединялись к войску, чтобы вместе идти в Гандзак.

Спарапета радовало то, с каким воодушевлением народ приветствовал приход русских.

Ехали сквозь нескончаемые леса. В пути стреляли кабанов и медведей. Привалы были недолгими. Наспех подкармливали лошадей, жарили на вертеле подбитую дичь и снова пускались в путь.

Наконец добрались

до ущелья Хачена. Измученные кони не брали подъема. Спарапет велел затрубить в трубы. Наверху, на скалах, тотчас появились люди. С их помощью скоро все поднялись. С седловины последней, самой высокой горы открылась большая равнина. Это была долина Куры. Окутанные туманом, словно бы восседали на облаках вершины Кавказских гор.

Начиналась долина у отлогов хребта. Качая в своих объятиях извивающуюся, словно змея, Куру, она устремлялась к Каспийскому морю.

В Гандзасаре спарапета и его войско встретили торжественно. В монастыре, в сигнахе, в воинском лагере ближнего села Бум в честь такого события палили из пушек. Князь Ованес-Аван выстроил свое войско, и растянулось оно по всей долине, от края ущелья до монастырских ворот. Воины приветствовали спарапета ружейным залпом.

У потрясенной госпожи Сатеник глаза не просыхали. Она чуть не лишилась дара речи от волнения, когда увидела своего дядю, престарелого католикоса Агвана Есаи Асан Джалаляна. В знак особого уважения к Мхитару католикос шел к нему навстречу пешим. Он обнял зятя-спарапета, и могучие плечи старика дрогнули.

— Народ армянский, свершается правосудие! Божье милосердие осеняет нас. Русский царь идет к нам на помощь! Падем к его ногам! Открывается наконец путь к спасению армян! — возгласил католикос.

Госпоже Сатеник помогли спуститься с коня. С затуманенными от слез глазами она приблизилась к дяде.

Католикос смахнул предательскую слезу и запричитал:

— И ты здесь, дочь моя Сатеник? Благодарю тебя, господи, такую радость даровал мне!

Сатеник бросилась в его объятия. Епископы и монахи, окружавшие католикоса, с трудом узнали в этой статной женщине ту маленькую, прилежную девочку, которая с такой охотой занималась науками и ничем не внушала веры, что когда-нибудь выйдет замуж и, больше того, станет матерью.

Сатеник потянула за рукав стоявшего рядом сына:

— Мой сын, дядя! Агароном зовут…

— О!.. Благослови его, господь! — прошептал католикос.

Агарон, смущаясь, подошел к старцу. Католикос обнял его и долго не разжимал рук. Прослезившись, он с теплой лаской посмотрел на юношу и сказал:

— Я вижу, ты добр, дитя мое! Да будет милостив к тебе господь! А почему не привез с собой брата?

— Он еще мал, святейший, — ответил Агарон.

— Да будет и над ним десница господня.

Католикос проводил Сатеник с сыном отдохнуть в его покоях при монастыре, а сам пошел благословить войско спарапета, которое, уже выбравшись из ущелья, строилось. Сюникцы встретили святого отца восторженными возгласами.

Величествен был агванский католикос Исаи Асан

Джалалян. Высокий рост, почтенный облик и мужественный взор словно для того и были дарованы ему богом, чтобы вызывать трепет у врагов.

Католикос прочел молитву. Он остался доволен строем сюникских воинов, их бравым видом. Глаза старца увлажнились от умиления, хотя в душе он порицал Давид-Бека за то, что сам не приехал и войско для встречи царя Петра прислал малое. Это, между прочим, не понравилось и князю Ованес-Авану. Спарапет заметил их недовольство, но смолчал, не захотел объясняться в присутствии других.

После полудня войска двинулись в Бум. Там собрались соединения Арцахского войска — полки Большого и Малого сигнахов. Расположились прямо на улицах, на гумнах, на площадях. Сотни шатров были разбиты один подле другого. Кони ржали, натягивая привязи. Их радовал вольный горный воздух, нежный аромат весенней травки.

Арцахцы ждали сюникцев, чтобы вместе отправиться в Гандзак.

Оставшись в шатре наедине со спарапетом, князь Ованес-Аван спросил:

— Давид-Бек не болен ли, тэр спарапет?

— Нет, князь, — ответил Мхитар. — Он остался, чтобы лично следить за тем, как возводят укрепления близ ущелья Вайоц. Турки опять зашевелились.

— Хоть бы войско свое прислал…

— Нельзя в такое время. Нам снова угрожает большая опасность. Предусмотрительность сейчас необходима. Да она и никогда не мешает.

— Что верно, то верно, — согласился князь. — Однако я думаю, стоит туркам узнать о прибытии царя, и они не решатся напасть.

— Дай бог! Но очень уж они взбешены. И за ними к тому же стоит Англия да король франков. Накажи их бог, науськивают на нас турок…

Оба умолкли. В подсвечниках весело трещали догоравшие свечи…

Лагерь постепенно затихал. Близилась ночь.

Двадцатитысячное армянское войско спускалось с гор в сторону долины Куры. Следом, весь в пыли, тащился обоз. Пастухи гнали стада овец, телок и нестельных коров. Гнали в дар русскому войску.

На исходе второго дня достигли равнины Гандзака. В полдень на горизонте поднялось облако пыли. Высланные вперед разведчики скоро примчались обратно.

— Едут! — объявили они. — Едут грузины!

Армянские военачальники во главе со спарапетом Мхитаром, с князем Ованес-Аваном и католикосом Есаи со знаменами, крестами и хоругвями чуть продвинулись навстречу грузинам и остановились в ожидании.

Сначала показались знамена, затем сверкающий шлем царя Вахтанга. Армянское войско потянулось навстречу грузинскому.

Царская свита, блистая шитыми золотом плащами, шлемами, оружием, цветистой радугой знамен, быстро приближалась, ведя за собой нескончаемые ряды воинства. Приветственно зазвучали трубы. Вахтанг придержал разгоряченного коня и ловко соскочил с него. Спешилась и свита. Царь был в доспехах, на остроконечном шлеме сверкал золотой крест. С живыми глазами, с серебряными нитями седины в бороде, он был очень живописен.