Миасская долина
Шрифт:
— Силу людскую бережет — тем и хороша.
Дорога становилась все хуже, колдобины следовали одна за другой, мотоцикл бросало вверх и вниз. Барсуков ждал, что вот-вот старик опять запросит пощады, велит свернуть на обочину на отдых, но вместо этого Захарыч оживленно и бурно провозгласил:
— Вот он, Пудовый! Доехали, слава тебе, господи! Правой руки держись, Тимоша, — контора там будет.
Прииск возник неожиданно, отодвинув в стороны вековой непроходимый лес, в котором сосны росли вперемежку с березой и ольхой. Проезжая по пустынным каменистым
Деревня деревней! Только и отличало Пудовое от обычного уральского села, что там и тут торчали над шахтами невысокие дощатые копры, да около конторы тянулся рядок домов-коттеджей казенной стройки. Почти рядом с конторой, среди домов и огородов, вдруг открылся широкий и глубокий, метров на тридцать, песчаный карьер. По его откосу дочерна загорелые мальчишки, перекликаясь друг с другом, тихо и мирно понукали низкорослых башкирских лошаденок и в крохотных грабарках везли на промывку золотоносные пески.
Директор прииска Пудового был чем-то озабочен и принял прибывших неприветливо: поднялся из-за стола, пожал руки и тут же бросил сухое обычное:
— Я вас слушаю, товарищи.
— Петр Алексеевич, неужто не признал? Да ведь это я, Захарыч! Вот он, весь тут перед тобой! Не думал я тебя застать. Слух промеж нас прошел, что ты в совнархозу угадал, на повышение… — Он сообщнически мигнул Барсукову: — Башка человек! На сажень в глубь земли видит!
Как ни была груба лесть старика, но подействовала она в лучшую сторону. Директор присмотрелся к Захарычу, и его длинное желтое лицо осветилось вялой улыбкой:
— Все в совнархоз уйдем — кто здесь останется? Ты сбежал, я сбегу, а золото-то государству надо? Где теперь обитаешь?
— Природу караулю, Петр Алексеич, в заповедник со старухой определился. Невмоготу стало на золоте, непосильно. В грудях теснит, поясницу ломит, ноги не ходят. Как к ненастью, так смерть моя…
Он долго распространялся о своих болезнях, пока директору не удалось вклиниться в стариковский говорок:
— Так каким ветром тебя к нам занесло, Захарыч? Выкладывай!
Захарыч опять подмигнул Барсукову, предлагая восхититься деловитостью директора:
— Силен мужик! Лишнего лясы не поточишь — знай, дело требует. — Захарыч с хитрым видом потер руки и сказал: — А теперь, Алексеич ты мой дорогой, поглядим, какое у тебя выражение в глазах станет. Выкладывай, Тимоша!
Однако самородок не произвел такого впечатления, на которое рассчитывал старик. Петр Алексеич осмотрел золото,
— Что? Хорош? — широчайше осклабясь, спросил Захарыч.
— Видали и лучше, — невозмутимо ответил директор. — Вешал? Сот семь?
Коричневый налет, рубашкой обволакивавший самородок, уже немного пообтерся, и теперь на всех сторонах явственно проступали желтые искринки.
— Малость поболе будет — семьсот тридцать четыре.
— Так и думал. Где взяли?
— Обскажи ему, Тимоша. У тебя толковее получится.
Директор отметил точку, указанную Тимофеем, на геологической карте района Южного Урала и несколько минут размышлял, уперев карандаш в подбородок. Не оборачиваясь, он слушал рассказ Барсукова об обстоятельствах, при которых был найден самородок.
— Н-да! — сказал он, вернувшись к столу. — Коренное месторождение лежит где-то выше, на территории заповедника. Нечего рассчитывать, чтобы нас туда пустили. Что ж, спасибо и на этом! — Он нажал кнопку звонка и приказал заглянувшей рассыльной: — Вызови-ка нам кассира!
— Иван Степаныч домой ушли. У них флюс… — ответила посыльная, топчась у порога.
— Вызови из квартиры. Скажи — важное дело, самородок. Моментально прибежит.
Пока ждали кассира, директор расхаживал по кабинету.
— Затирают нас, золотопромышленников, товарищ Барсуков, — жаловался он Тимофею, так как Захарыч, не таясь, клевал носом, примостившись в уютном кресле. — Металла в наших местах много, но с каждым днем становится труднее его брать. И знаете — почему? Психология людей очень переменилась, народ совсем растерял уважение к золоту. Умом, рассудком понимают, что государству золото нужно, пока существует капиталистическое общество, а сердцем — не принимают. Абсолютное равнодушие! Даже среди руководителей встречаются такие. Положим, нужно нам свезти сто кубов леса, чтобы открыть жилу, — так еще походишь, пока разрешат рубить лес.
Он засмеялся и продолжал:
— Честное слово, иной раз в Москву, в Совет Министров пишем и доказываем, что наш металл дороже сотни кубометров плах. А ведь раньше мы могли снести любое здание, лишь бы под ним были обнаружены приметы металла. На золотоносных местах построены фабрики, заводы — попробуй подступись! Там, где вы ставите подстанцию, наверняка есть еще самородки, вероятно, можно найти рассыпное месторождение, но — хлопочи не хлопочи, а едва ли чего добьешься. Никого не заинтересуешь, никто не поддержит. Считается, что подстанция важнее…
В кабинете было душно. Барсукова тоже сильно клонило ко сну. Он вяло прислушивался к рассуждениям разговорившегося директора и едва нашел в себе силы пробормотать:
— А что? Может, так оно и есть — подстанция важнее?
— Да. Может быть. Ленин когда-то писал, что мы будем золотом украшать нужники. Вероятно, к этому и идем…
Наконец, прибежал запыхавшийся кассир. Щека у него была перевязана белым платком, все лицо перекошено набок. Он держался за щеку и выжидательно смотрел на директора.