Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени

Хеншелл Николас

Оппед происходил из низшего дворянства, однако его карьера королевского посредника указывает на то, что Людовик XIV постепенно отступал от откровенно аристократических традиций. Предки Франсуа де Кастелла–на, графа Гриньяна, вели свое происхождение от Карла Великого и участвовали в первом крестовом походе. Его величественный замок доминировал над долиной Роны к северу от Авиньона; на фасаде этого грандиозного сооружения располагалось 365 окон, его обслуживали 80 слуг. По воспоминаниям мадам де Севинье, снохи Гриньяна, там всегда находилось больше сотни гостей. Среди них были короли Испании и Португалии, а также многочисленные епископы, кардиналы и послы, направлявшиеся из Франции в Италию и обратно. В качестве генерал–лейтенанта он предводительствовал дворянством Прованса в большинстве войн Людовика XIV, а в 1707 году он, будучи уже стариком, остановил продвижение войск Евгения Савойского во Францию. Он скончался в возрасти восьмидесяти пяти лет, возвращаясь домой из Марселя, где представлял интересы короля на ежегодном собрании местных штатов. К тому времени он фактически стал вице–королем провинции. Однако один из современников Гриньяна отмечал, что граф не имел склонности к администрированию, его истинной

страстью были аристократические забавы: охота, пиры и развлечения. В данном случае король вверил свои полномочия потомственному аристократу. И Гриньян, занимавший свою должность в течение четырех десятилетий, не подвел своего монарха.² Безусловно, взаимоотношения короны с таким человеком могли строиться только на сотрудничестве, а не на приказаниях. Распоряжения не передавались автократически сверху вниз по бюрократической

• Kettering S. 1986. Р. 138-139. 2 Kettering S. 1986. Р. 104-111.

цепочке: уловка заключалась в том, чтобы убедить обладавшие собственным влиянием группировки в совпадении их интересов с интересами короны. Клиентелу можно считать составной частью «абсолютизма», только если его концепция будет основательно пересмотрена.

ЭЛИТА

Людовик XIV был более, чем его предшественники, чувствителен к желаниям грандов. Аристократ до мозга костей, сам он никогда не был более счастливым, чем в те минуты, когда мог посвятить себя вопросам военного планирования или заняться собаками, лошадьми или организацией празднеств. Он понимал, что деятельность военачальников, губернаторов провинций и дипломатов носила по сути аристократический характер: эти должности должны были занимать представители высшего дворянства, а не выскочки, которым пришлось бы склонять голову перед каждым вторым из тех людей, которыми им пришлось бы командовать. Хотя Людовик XIV выявлял фальшивые дворянские титулы и боролся с коррумпированным сеньоральным правосудием, было очевидно, что он не имел намерений назначать робенов на должности, традиционно занимавшиеся «дворянами шпаги». Это позволило справиться с беспокойством аристократов за свое положение, которое возникло в XVI веке. Людовик перестал заменять нелояльных губернаторов провинций дворянами, имевшими более низкий статус, и редко назначал на эти должности тех, кто не имел герцогского титула. Когда было необходимо отстранить от власти семью, в которой губернаторская должность стала наследственной, король старался при этом не нажить себе опасных врагов. Герцог де Лонгвиль, губернатор Нормандии, был одним из лидеров Фронды. Людовик XIV назначил на эту должность более надежного человека, а в качестве утешительного приза дал Лонгви–лю право называться принцем крови, так как он был представителем побочной линии рода Валуа.

Безусловно, король знал, что гранды недовольны отстранением от власти и патроната в эпоху правления кардиналов как и об их поведении во времена Фронды. В то время как принцы крови поддерживали бунтовщиков в Париже, Людовик был вынужден лежать в постели в Пале–Рояле и стать объектом инспекции плебейской депутации, пожелавшей удостовериться, что больного короля никуда не увез зловредный Мазарини. Об этом унижении он помнил всю оставшуюся жизнь. Много говорилось о стремлении Людовика X I V лишить грандов возможности повторить Фронду. Однако о его намерении успокоить их известно гораздо меньше. Ибо если бы он стал присматриваться к грандам, оказавшимся среди фрондеров, то узнал

бы среди них и Монморанси–Бутвиля, отца которого Ришелье приказал обезглавить за участие в дуэли. В работе Мунье, посвященной государственным институтам управления, уделяется мало внимания скрытым от посторонних глаз структурам власти и нигде не зафиксированным переговорам. Среди советчиков короля он находит мало «дворян шпаги» потому, что не там их искал. Однако Ноай, Шеврез, Шолне, Виллеруа, д'Эстре и д'Омон были среди самых доверенных лиц короля. Они состояли в браках с представительницами министерских кланов Кольбера, Летелье и Лионна; им доверяли воспитание младших членов королевской семьи; они занимали высшие церковные, военные и дипломатические посты.¹ Единственным святилищем, в которое им было запрещено входить, являлся государственный совет, или conseil d'en haut, куда в последние четыре столетия сильные монархи не назначали могущественных представителей «дворянства шпаги».

Людовик делал своими советниками и государственными секретарями робенов или выходцев из низшего дворянства, которые приобрели свое новое высокое положение исключительно по королевской милости. Эта практика была традиционной, а вовсе не новой, как по–прежнему утверждают некоторые историки. Начиная с XIV века выгоды от исключения оттуда грандов стали очевидными. Гранды были эгоистичны, ненадежны, часто действовали в собственных интересах, а не в интересах короля. Людовик демонстрировал в этом вопросе более мягкий подход: он хорошо разбирался в людях и инстинктивно чувствовал, кому можно было доверять. Если он прислушивался к советам грандов, то делал это потому, что нуждался в их советах, а не потому, что они имели право их давать. Враждебное отношение к королевским советникам–парвеню было важной особенностью эпохи; многие современники считали это уникальной чертой своего времени. Но такие связанные между собой явления, как «подъем среднего класса» и презрение к выскочкам, занявшим высокие посты, наблюдаются в любой исторический период. Первые заявления о «подъеме среднего класса» были сделаны в Англии XII века. Филипп IV Французский (1285-1314) прославился своей склонностью выбирать советников из низшего сословия. Как и Людовику X I V, ему приписывали «абсолютистские» аппетиты на основании тех многообещающих цитат из римского права, которыми советники искушали короля. Оригинальность Людовика — если он вообще был в чем-то оригинален — заключалась не в отказе назначать на высшие посты аристократов, а в том, что его советники приобретали такой социальный статус, как если бы они действительно были аристократами. Преувеличен-

•Mettam R. 1988. Р. 81-91.

ное

внимание Сен–Симона к низкому происхождению новых секретарей объясняется не новизной этого факта, а тем, что он не афишировался.¹

Таким образом, при Людовике XIV в центральном правительстве доминировали две элиты. Государственные секретари представляли «дворянство робы», чей сравнительно низкий социальный статус определял их тесную связь с клерками и бумажной работой. Они были, по едкому определению современников, «людьми пера и чернильницы». Хотя после блестящих браков, которые устраивал для них король, они давали начало славным династиям, социальный водораздел отделял их от одворянившихся землевладельцев, властью которых в провинциях нельзя было пренебрегать. Обе этих группы со своими клиентами, размещавшимися на всех государственных должностях, составляли личную фракцию монарха. Реинтеграция «дворянства шпаги» в правящие круги государства смягчила недовольство, ставшее одной из причин Фронды. Таким образом, ставится под сомнение представление о Людовике XIV как о монархе, чьи буржуазные бюрократы маргинализировали феодальную знать и стимулировали развитие «абсолютистской» централизации, провозвестницы современного мира. Такая картина, созданная Токвилем в 1856 году, сохраняется по сей день, хотя и в несколько поблекшем виде.² Результаты современных исследований доказали, что корпоративные и дворянские организации были неотъемлемыми и ничуть не устаревшими составляющими государственного управления. Однако точка зрения Токвиля жива по вполне очевидным причинам. Институты, в которых доминировала аристократия, должны представляться существующими за пределами «абсолютистской» системы; если бы они находились внутри, то спровоцировали бы ее разрушение. Ни центральная, ни местная аристократия не лишилась власти. Хардинг показал, что губернаторы–аристократы сохранили свое влияние, став союзниками интендантов; Меттам продемонстрировал значение «дворянства шпаги» в качестве советников короля; а Кеттеринг доказала, что посредники в распределении патроната связывали воедино всю систему отношений. Интенданты действовали через локальных боссов, обладавших собственным влиянием и собственными полномочиями, а не являлись их альтернативой. Если бы они попытались ею стать, то ограниченность королевской власти без поддержки союзников на местах обнаружилась бы очень быстро. Знать по–прежнему была задействована в управлении провинцией.

¹ FawiterR. 1960. The Capetian Kings of France: Monarchy and Nation 987'-1328.

Macmillan. P. 41-47; Bluche F. 1976. The Social Origins of the Secretaries of State

under Louis XIV // Hatton R. (ed.) Louis XIV and Absolutism. Macmillan. P. 95.

² DeToqueville A. 1966 edn. The Ancien Rugime and the French Revolution. Collins.

P. 63-65, 83-88.

ИНСТРУМЕНТЫ САМОУПРАВЛЕНИЯ

Первоначально государственный аппарат представлял меньшую угрозу на пути королевской власти, так как был обязан ей и своим существованием, и своими полномочиями. Более опасными при неосторожном управлении являлись институты, обладавшие собственной, не предоставленной извне властью. Ассамблеи и советы провинций, городов и деревень, дворян, духовенства и мастеровых имели собственные полномочия благодаря своему представительскому или корпоративному статусу. В этом смысле они существовали независимо от короля. Они имеют важнейшее значение при анализе «абсолютизма», который историки по–прежнему обвиняют в выхолащивании или уничтожении всех организаций, за исключением государственной бюрократии и постоянной армии.¹

Важной особенностью «абсолютизма», по их мнению, является распад независимой судебной системы. Чтобы установить «абсолютизм» раз и навсегда, следовало сокрушить все парламенты. Важной вехой в этом процессе историки считают декрет 1683 года, запретивший парламентам опротестовывать законы до регистрации. Однако мы должны понимать, что здесь нет повода для трагедии. Активные действия парламента в эпоху Мазарини были реакцией на необычную ситуацию: правительство работало при несовершеннолетнем монархе, а ведущую роль в нем играл фаворит–иностранец, которого многие считали деспотичным и некомпетентным. До 1661 года ни одно из выдвинутых парламентом условий не было выполнено. Начав править самостоятельно, Людовик удовлетворил одно из сокровенных желаний фрондеров. Он действительно запретил парламенту когда-либо вновь вмешиваться в государственные дела. Но одновременно он проявил себя приверженцем политики компромисса и сотрудничества. Спокойствие судов объяснялось тем, что корона избегала рассмотрения вопросов, способных спровоцировать конфликт, а также делегировала им полномочия на активное проведение программы реформ.² Расследование афер финансистов, организация полиции в Париже и изучение жалоб на злоупотребления дворян в далекой Оверни занимали их больше, чем споры с короной. Тулузско–му парламенту отводилась почетная роль в управлении Лангедоком.³

Между 1667 и 1673 годами политика короля не вызывала возражений, и парламент не опасался возврата к провокациям, которые использовал Ма–зарини. По–видимому, судьи не считали, что потеря ими права на протест является серьезным нарушением конституции. Они не проявляли беспо-

¹ Subtenly 0. 1986. Domination of Eastern Europe. Sutton. P. 55-57. ²Hamscher A. N. 1976. The Parlement of Paris after the Fronde. Pittsburgh. P. 200-202. 3BeikW. 1985. P. 309-310.