Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени

Хеншелл Николас

С точки зрения монарха, двор был «центральным сортировочным пунктом», где «политическая нация» (то есть те, кто осуществлял центральное или местное управление) получала королевские милости. Управление «политической нацией» было основной функцией двора. Сохранившиеся министерские архивы переполнены прошениями о предоставлении должностей и привилегий. Лорд Бэрли получал от шестидесяти до ста писем в день. Людовик X I V добивался своего, расточая слова благодарности и рассылая собственноручно подписанные послания, и часто оказывая простую любезность, — в этом ему не было равных. Поскольку выполнить все просьбы было невозможно, министрам приходилось делать выбор. Главной задачей короля было привязать влиятельных магнатов к центру управления.

После революции 1688 года положение в Англии изменилось. Вместо одного политического центра появилось два, поскольку парламент теперь собирался каждый год. Поэтому историки предположили, что теперь

власть сосредоточилась в Вестминстере. Все последующие исследования строились на этом предположении. Освещение политической истории ограничивалось описаниями парламентских партий, выборов и других явлений, в которых усматривалось зарождение современной действительности. Поэтому двор Ганноверской династии, в котором, как считалось, социальная и политическая жизнь замерла и который по этой причине историки обходили вниманием, таит в себе еще много загадок. В настоящее время появилось достаточно свидетельств тому, что он оставался политическим центром, где власть приобретали традиционными методами: угождением монарху и влиянием на него.¹ Разумеется, в XVIII веке для амбициозных политиков парламент был самой надежной дорогой к высоким должностям. Но поскольку Элтон показал, что тюдоровские государственные мужи выбирали этот же путь, неясно, в чем же тогда состоит разница. Похоже, что парламент — лестницу к власти спутали с парламентом — вместилищем власти.

¹ BeattieJ. M. 1967. TheEnglish Courtin the Reign of George I. Cambridge University Press; Gregg E. 1980. Queen Anne. Routledge & Kegan Paul; Black J. 1987. The Collapse of the Anglo-French Alliance 1727-1732. Allan Sutton. P. 124.

Постреволюционные монархи, например королева Анна, совершенно не подходили для исполнения той роли, которую для них выбрали историки, мыслящие современными категориями. Королева Анна использовала свою прерогативу при назначениях на должности и отказывалась ограничивать свой выбор кандидатурами, принадлежавшими к партии парламентского большинства или даже примкнувшими к ней. На самом деле, как уже давно знали авторы исторических романов, главные маневры совершались между королевским гардеробом, спальней и черной лестницей.¹ Анализ топографии власти помогает выявить сходства английской и французской политики распределения полномочий.

Кроме того, французский двор оставался центром администрации и тогда, когда в Англии XVIII века двор и административный аппарат разделились. Это можно счесть свидетельством снижения централизации английской монархии. В Версале государственный совет собирался рядом с королевской спальней, так же как и Тайный совет в Уайтхолле. Но в 1698 году большая часть этого дворца сгорела, и Вильгельм III переехал в обновленные резиденции в Кенсингтоне и в Хэмптон–Корте. Многие государственные учреждения остались в Уайтхолле, пока некоторые из них не получили возможность разместиться в только что построенном Сомерсет–Хаусе. Государственные секретари работали отдельно от короля, который, как принято считать, постепенно переставал быть движущей силой администрации, хотя с этим можно не соглашаться. Тем не менее возможно и другое объяснение. «Королевский календарь» за 1784 год помещает имена государственных секретарей и лорда — хранителя печати рядом с именами придворных и слуг. То, что они распоряжались Большой и Малой королевскими печатями, удостоверявшими подлинность королевских приказов, с XV столетия делало их главными лицами в королевской администрации. В списке придворных они появились не по странной традиции, а из-за того, что они получали власть от монарха и тесно взаимодействовали с ним при дворе.² Управление оставалось личным делом короля. Похоже, что правительство и двор разделились только из-за того, что у монархов Ганноверской династии не нашлось подходящего помещения.

Если бы парламент или суды размещались в более солидных апартаментах, это само по себе могло быть истолковано как свидетельство того, что английский монарх переставал быть первостепенной фигурой в государстве. Вместо этого возмущенный наблюдатель описывал «не приличествующее сенату здание» и отмечал, что «глас закона… доносился из деревян-

¹ Holmes G. 1987. British Politics in the Age of Anne. Hambledon. P. 217; Elton G. R.

1974. Tudor Government: the Points of Contact. I. The Parliament // Transactions of

the Royal Historical Society, xxiv; Gregg E. 1980. P. 403-404.

2 E h r m a n n J. 1 9 6 9. The Younger Pitt: The Years of Acclaim. Constable. P. 169-170.

ных

кабинок, построенных по углам старинного готического зала». В заключение он добавляет, что глава могущественной империи обитает в худших условиях, чем главный магистрат в Гларуссе или Цуге в Швейцарии. Монарху требуется дворец достаточно вместительный, чтобы там разместились «те подразделения исполнительной власти, которые непосредственно связаны с короной, например Тайный Совет и государственные секретари. Последние в настоящее время ютятся в разных кварталах города, некоторые занятые ими помещения арендованы на неделю».¹ А в это время в Париже суды заседали, окруженные великолепием неоклассического стиля. Отсутствие роскошного дворца считалось позором для страны и симптомом серьезных проблем. В английской столице не было ни красивых видов, ни общественных зданий в стиле барокко, ни героических конных статуй. Однако особенности национального стиля редко имеют серьезный конституционный подтекст. Французские правители считали, что на внешний блеск стоит тратить последнее су. Английские пенни предусмотрительно сохранялись на черный день. Георг III показал, что может сделать в Англии монарх, обладающий вкусом и воображением. Карлтон Хаус, павильон в Брайтоне, Букингемский дворец и Виндзорский замок воплощались с чертежных досок с быстротой, которая лишала парламент дара речи.

Французская монархия была персональной: реакция короля на слова и интриги определяла политический курс. Людовик XIV манипулировал политическими группировками как ему было угодно, поэтому его действия сравнивали с порывами ветра, то холодного, то жаркого. В таком случае Людовик XV больше походил на флюгер. Несмотря на его отчаянные попытки предотвратить перевес какой-либо одной фракции, он не мог сравниться с искусными интриганами, использовавшими его стеснительность. Английские правители на придворное окружение реагировали столь же разнообразно. Генрих VII был самым самостоятельным монархом раннего Нового времени, Генрих VIII и Карл II, сами того не подозревая, позволяли политикам манипулировать собой, а Яков I и Георг II по разным причинам стали заложниками фракций.

Принимая политические решения, монархи должны были учитывать всю систему взаимоотношений, определявших придворную жизнь.² Поэтому они неизбежно подвергались интенсивному давлению, которое выдерживали лишь немногие. Однако сопротивление нажиму до победного конца не было идеальным вариантом поведения для государя, так как в основе отношений патрона и его клиентов лежала способность находить взаимовыгодное решение. Тогда возникает вопрос о том, в какой степени учитыва-

Stuart J. 1771. Critical Observations on the Buildings of London. P. 32-38,51 -52. Elias N. 1987. The Court Society. Oxford University Press.

лось личное мнение монарха. Современники были проницательнее многих историков, когда приписывали непопулярные политические шаги «дурным советникам», а не государю. Это суждение, которое долгое время помогало оправдывать планы заговорщиков, теперь представляется вполне справедливым. Обычные для XVIII столетия жалобы на «деспотизм министров» свидетельствуют, что зависимость монарха от своих не всегда компетентных советчиков не была ни для кого секретом. То, что американцы обвиняли в совершенных короной несправедливостях министров Георга III, можно будет считать подтверждением того, что революция 1688 года окончательно отстранила короля от политики, — но только до тех пор, пока мы не обнаружим, что в 1536 году последователи «Благодатного паломничества» говорили то же самое о Генрихе VIII.

Любовницы и супруги королей также пользовались большим влиянием. Во Франции издавна были известны «царствования» фавориток — начиная с Дианы де Пуатье до мадам де Помпадур и мадам Дюбарри. При изучении английской придворной политики обнаруживаются сходные явления. Решающая роль Анны Болейн в разрыве с Римом в настоящее время очевидна: она подтолкнула к этому Генриха VIII с помощью настойчивого давления, сексуального шантажа и вовремя начавшейся беременности.¹ Характеристика Якова II, данная Пеписом, очень точна: «им во всем руководила жена, и только с рыбой в своей тарелке он справлялся сам». Подобное влияние можно было наблюдать и после 1688 года. Герцогиня Кендал, любовница Георга I, и королева Каролина, супруга Георга II, сыграли важную роль в выдвижении Уолпола при дворе. Министрам приходилось постоянно контролировать короля, а герцогиня играла роль посредника, обсуждая с ними деликатные вопросы и предупреждая о возможной реакции монарха.²