Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени

Хеншелл Николас

¹ Williams P. 1979. P. 428-451.

² Bernard G. W. 1985. The Power of the Early Tudor Nobility. Harvester. P. 197-

205; Gwyn P. 1990. The King's Cardinal: The Rise and Fall of Robert Wolsey. Barrie

a n d Jenkins. P. 21-35.

³ Coward B. 1988. Social Change and Continuity in Early Modern England 1550-

1750. Longman. P. 28-29; Stone L. 1965. The Crisis of the Aristocracy 1558-1641.

Oxford University Press.

было

игнорировать. Следовательно, ключевые позиции в местном управлении до сих пор находились в их руках.¹ Когда в революционные 1790–е годы Питт был встревожен настроениями в государстве, контроль и разведку на местах он осуществлял через местную аристократию и мировых судей. Точно так же поступал и Кромвель в 1530–е годы во время кризиса Реформации.

В этом Англия являла абсолютное сходство с Францией. Ни в одной стране никогда не предпринималось наступление на дворянство как таковое. Заклятым врагом знати считается Ришелье; однако Берген показал, что кардинал приложил немало усилий, чтобы ввести свое семейство в число аристократических. Он стремился привести дворян к повиновению, а не подорвать их власть и престиж. Семейство Ноай из Лангедока не утратило своего значения, когда XVII век сменился XVIII. Ни в Англии, ни во Франции государь не мог властвовать, опираясь только на официальные институты и бюрократические у ч р е ж д е н и я. До конца X I X столетия мысль о необходимости подчиняться решениям правительства не внедрилась в умы настолько, чтобы государство смогло отказаться от построения клиентелы.² Оба режима опирались на пирамиду патроната, основание которой находилось в провинции, а вершина — при дворе.

Но хотя система клиентелы в обеих странах сохранялась, постепенно менялась ее основа. Поскольку во Франции при королевском дворе принимались основные решения о применении политических и военных прерогатив, а также распределялся патронат, гранды все чаще стремились попасть на гражданскую или военную службу короне. Поэтому им приходилось проводить в столице больше времени. Прежде положение мелкого дворянства при дворе вельмож укрепляло взаимодействие двух слоев знати. Однако если резиденцию гранда в провинции обслуживало минимальное количество слуг, этот дом терял прежнее политическое значение и становился рядовым хозяйством; если сеньор отсутствовал, то ему не требовалась и благородная свита. Домашние хлопоты стали делом прислуги. К 1700 году эскорт, прежде окружавший грандов на войне и при выходах в свет, исчез.³

Ранее историки считали, что в Англии, где монархи не требовали к своей персоне столь пристального внимания, дворяне были привязаны к своим поместьям, как сторожевые псы; тем самым они создавали необходимый контраст с французской знатью, вечно отсутствующей в родовых владениях, привязанной ко двору и клонившейся к упадку. Но теперь становится понятно, что поведение английской и французской знати было сходным, и

¹ Cannon J. 1984. P. 115-123.

² Campbell P. 1988. P. 58-62.

³Kettering S. 1986. Patrons, Brokers and Clients in Seventeenth-Century France.

Oxford University Press. P. 217.

французский «абсолютизм» не имел к этому никакого отношения. Реформация вызвала бум в торговле недвижимостью. Епископские резиденции в Лондоне между Стрэндом и Темзой были превращены в городские резиденции пэров. Хотя английская корона уже давно закрепила за собой основные прерогативы, именно в раннее Новое время дворяне стали все чаще отлучаться из своих провинциальных поместий. В Англии, как и во Франции, иногда они отсутствовали в имении годами, ранг живших там слуг становился все ниже, а их количество уменьшалось. К 1700 году дворянские резиденции были столь же бесплодны, как и оставленные там дворянами жены. Низкий социальный статус прислуги определил некоторые бытовые перемены. Сооружение черного хода для слуг означало, что джентльмен, поднимающийся по главной лестнице, не мог натолкнуться на ночной горшок, который слуга выносил наутро.¹

Последствия, наблюдавшиеся в обеих странах, были удивительно схожи. В Англии дома со штатом прислуги

более сорока человек стали редкостью после 1660 года, а в конце XVIII века в Париже придворные довольствовались тридцатью слугами. В 1561 году Стэнли, граф Дерби, содержал штат в 120 человек, а его потомок в 1702 году — 38 слуг. В середине XVII столетия штат герцога д'Эпернона составлял 73 человека, не считая охраны. Сто лет спустя принц де Ламбеск, человек столь же обеспеченный, имел штат в 29 человек.²

Кроме того и английскому и французскому государству для поддержания стабильности было необходимо компетентное управление и равновесие между властными группировками. Поскольку ни Людовик X V, ни Георг II не были умелыми правителями, то неоднократно становились жертвами давления министров или фракций. Оба поддавались на хитрости искусных политиков, которые вынуждали монарха назначить их на тот или иной пост или даже сместить тех, кому он лично благоволил. Покровительство короны гарантировало формирование в английском и французском парламентах или в провинциальных штатах доминирующей группировки, которая помимо прочих обязанностей проводила нужные правительству решения. Но если влиятельные лидеры были обижены, корпоративные чувства оскорблены, а спорные вопросы плохо проработаны, министерская группировка в собрании могла способствовать провалу предложенного решения. Ее могли склонить на свою сторону другие крупные политики и таким образом обеспечить себе большинство голосов. Если монарх желал сохранить поддержку своей фракции, он должен был идти на уступки. В 1742 году Георгу II

¹Girouard M. 1978. Life in the English Country House. Yale University. P. 138.

2 Kettering S. 1 9 8 6. P. 2 1 5, 2 1 8 ; Mertes K. 1 9 8 8. The English Noble Household

1250-1600. Basil Blackwell. P. 191.

пришлось сместить Уолпола, которого он желал видеть на посту министра, а в 1746 году поддержать Пеламов, которых он недолюбливал. В 1759 году Людовик XV был вынужден сместить генерального канцлера Силуэтта столь поспешно, что его имя стало обозначать набросок портрета, на котором прорисован только профиль. В 1763 году ему посоветовали назначить на пост Генерального контролера Лаверди, лидера янсенистской оппозиции, чтобы заручиться поддержкой парламента. Историки всегда подчеркивали аналогичные эпизоды в английской истории, считая их проявлениями мудрого и благословенного парламентского режима. На самом деле они не слишком отличались от кризисной ситуации во Франции; но поскольку в этой стране признаки новой эпохи историки обнаруживают только после 1789 года, то назначение Лаверди не вызывает у них никакого интереса. В обоих случаях суть дела заключалась не в том, что законодательные органы старались навязать монарху свою кандидатуру министра, так как все говорит об обратном. Именно корпоративные органы становились пешками в игре заинтересованных сторон, в том числе и монарха, который, как правило, не был самым искусным политиком.

Французские и английские дворяне объявляли себя посредниками между монархом и народом. Блэкстоун и Монтескье говорили об их привилегированном положении примерно одинаково, утверждая, что знать защищает народ от власти монарха. Начиная с 1760–х годов в обеих странах риторика изменилась, пополнившись требованиями предоставить стране более широкое представительство. Аристократические учреждения постепенно дискредитировали себя. В Англии скандал с трехкратным исключением из палаты Уилкса, победившего на выборах в Миддлсексе, породил движение за создание внепарламентских ассоциаций. Во Франции бездействие парламента во время заговора 1771 года заставило общество искать ему более независимую альтернативу.¹ Ошибочно считать эти события доказательством падения «абсолютизма» во Франции и одновременно игнорировать критику, адресованную английской политической элите. Распространение антиаристократических настроений оценить очень непросто. Во Франции представители раннего Просвещения называли дворянство паразитической и морально деградировавшей социальной группой за двадцать лет до революции 1789 года.² Этот факт широко известен потому, что служит предвестником ниспровержения аристократических принципов во время революции и хорошо вписывается в традиционную схему упадка «абсолютиз-