Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени

Хеншелл Николас

LangfordP. 1989. A Polite and Commercial People. Oxford University Press. P. 391.

трети населения Франции, валовый национальный продукт был вполовину меньше, а знать платила более низкие налоги — и при этом правительство Ганноверской династии получало те же доходы, что и Бурбоны.¹

Брюэр придает дискуссии неожиданное направление. Он подчеркивает: столь совершенный фискально–милитаристский аппарат сформировался в Англии именно потому, что после 1688 года она была парламентской монархией. От 75 до 85 процентов средств ежегодно расходовались на нужды вооруженных сил — столько же, сколько в Пруссии, и больше, чем во Франции. На тридцать шесть человек приходился один военный — больше, чем и в Пруссии, и в России. Армия Георга II ежегодно потребляла 65 000 тонн муки на пудру для париков. Налоговых чиновников при этом короле было больше, чем во Франции или в России.² Мы приводим эти данные для того, чтобы

показать: если нужно было получить средства на военные нужды, парламентарные учреждения действовали более эффективно, чем «абсолютизм». Это может говорить как о неумении наладить отношения с представительными органами, так и об отсутствии подобных попыток. Брюэру удается доказать только то, что репрезентативные органы делали монарха сильнее, а не слабее. Для этого их и создали в XIII столетии. Французские государи знали об их преимуществах и часто проявляли желание видеть эффективно действующие представительства. Для периода французского «абсолютизма» следует написать другой сценарий, который отразил бы процесс поиска действенных консультативных механизмов в сложном по составу государстве, где юрисдикции пересекались, аномалии являлись нормой, и этому плохо замаскированному хаосу требовалось лишь умелое управление.

ГРАЖДАНСКИЕ СВОБОДЫ

Репрезентативные ассамблеи были тесно связаны с теми свободами, которые они охраняли. Среди историков принято считать, что личные свободы в Англии защищались лучше, чем в предреволюционной Франции. Возникновение этого тезиса объясняется привязанностью французов к дате 1789 и гордость англичан тем, что они живут на свободной земле. И все же Сэмюэл Джонсон при первой встрече разуверил Джеймса Босуэлла: «Понятие "свобода" развлекает английский народ и помогает ему избавиться от скуки жизни».

Образы свободнорожденного англичанина и раба–француза исчезают перед лицом суровых фактов. Относительная свобода и роль прессы —

¹BraudelF. 1984. Civilization and Capitalism. Volume III: The Perspective of the

World. Collins. P. 383-384.

² Brewer J. 1989. The Sinews of Power. Unwin Hyman. P. 40, 42, 128.

важные показатели. Широко распространено мнение, что политическое влияние английской прессы превосходило влияние французской. Отчасти это связано с английской национальной легендой, частично — с утверждением, что Ганноверская династия утратила свою власть. Однако французская печать, как кажется, оказывала на общество такое же, если не большее, влияние. Между 1750 и 1763 годами приверженец Просвещения Ма–лерб был правительственным цензором (directeur de la librairie), то есть решал, какие книги нужно было публиковать. Благодаря его широкому пониманию правил была опубликована «Энциклопедия» Дидро и д'Аламбера, а также куда более опасные этюды Руссо. Было разрешено опубликовать многие тексты, содержавшие призывы к убийству короля. Кроме того, за большую часть наложенных запретов следует винить не правительство Франции: их выносили корпоративные органы. «Эмиль» Руссо запретил не Людовик XV, а парижский парламент, знаменитый противник «абсолютизма». К 1770–м годам Просвещение покорило почти все области интеллектуальной жизни и Бурбоны оказались во главе одной из самых ярких политических культур Европы. Утверждение, что до 1789 года «абсолютизм» сдерживал политическую жизнь необоснованно. Революционная идеология сформировалась из популярных идей, царивших в прогрессивном обществе эпохи ancien r'egime.

Английская печать обладала в XVI и XVII столетиях свободой не большей, чем во Франции. Карл I лишил Принна ушей за критику церкви: это было обычным проявлением деспотизма Стюартов. Королева Елизавета придерживалась такого же мнения, однако предпочитала лишать человека другой части тела: Стаббс потерял правую руку за то, что критиковал ее матримониальные фантазии. Эдикт Звездной палаты от 1583 года подчинял свободу прессы вдохновенным суждениям архиепископа Кентерберий–ского. Пресса не оказалась в безопасности и после Славной революции 1688 года. Прекращение действия Лицензионного акта в 1695 году не означало формальной свободы печати: решение не возобновлять его было продиктовано практическими, а не идеологическими причинами. Либеральным режим называется не потому, существует в нем закон о клевете или нет. Либерализм определяется тем, как этот закон используется, и с этой точки зрения ганноверская Англия производит не лучшее впечатление. Малейшие проявления недовольства действиями правительства или его чиновников считались подстрекательской клеветой. Высказывание одного из судей королевы Анны точно определяет отношение закона к свободе мнений: «…для любого правительства совершенно необходимо, чтобы у народа складывалось о нем хорошее впечатление. И ничего для правительства не может быть хуже, чем попытки причинить вред ему или его действиям; это всегда рассматривалось как преступление, и ни одно правитель–ство не может чувствовать себя в безопасности, оставив подобное без–наказанным».¹

Правительства вигов и тори воспринимали свободную прессу

одинаково, то есть как угрозу политической стабильности. Репрессии принимали две формы. Акт о печати (Stamp act) 1712 года учреждал налоги с целью повысить цены на газеты, в то время как законы о клевете применялись широко и тиранически. В 1716 году Тауншенд арестовал издателя памфлетов тори. Его приговорили к шести месяцам тюремного заключения и прогнали кнутом от тюрьмы до Смитфилдского рынка. Через несколько лет после того как регент герцог Орлеанский ослабил цензуру, Уолпол ее ужесточил: изданный им акт 1737 года упрощал процесс использования законов о клевете и не был исключительной мерой, как обычно полагают. До того как Уилкс отменил эту процедуру, государственные секретари могли объявить о розыске любого, кто был причастен к клеветнической публикации, а если имена были неизвестны, то использовался приказ общего вида. Преступники часто становились более сговорчивыми после конфискации имущества и бумаг, сурового обращения пристава, жесткого допроса, пребывания в Ньюгейтской тюрьме и признания.²

Кроме того, обычно историки полагают, что в Англии физическая свобода индивида была защищена лучше, чем во Франции. В последние пятнадцать лет группа марксистски ориентированных историков отмечала ту беспринципность, с которой элита XVIII столетия — представители высшей знати и сквайры — угнетали низшие классы. За прохладой палладианского портика и за семьей, грациозно разместившейся на лужайке, чтобы позировать мистеру Гейнсборо, стоял жестокий режим управления. Сомнения вызывает намерение этих историков представить браконьеров, контрабандистов и грабителей разбившихся судов борцами с тайным классовым сговором. В большинстве случаев, конечно, они таковыми не были — а одним из самых предприимчивых контрабандистов этого века был Роберт Уолпол.³ Однако справедливость вежливого обращения к ганноверской Англии как к «земле свободы» оспаривалась, и не без успеха. К1800 году во многих «абсолютистских» государствах правительства сократили перечень преступлений, за которые полагалась смертная казнь, или же отменили ее вовсе. Примечательно, что в Англии, несмотря на неупорядоченное применение законов, смертью каралось около 200 видов преступлений. Законы о дичи запрещали охотиться всем, кроме крупных землевладельцев. В частности,

¹Williams E. N. 1960 The Eighteenth-Century Constitution. Cambridge University

Press. P. 402.

² Hyland P. J. B. 1986. Liberty and Libel // English History Review. P. 401.

³Cannon J. 1981. The Whig Ascendancy. Arnold. P. 183.

согласно Черному акту 1723 года смерть грозила каждому, кто появлялся вооруженным или прятался в парке, принадлежавшем джентльмену. Не было нужды доказывать, что на самом деле этот некто караулил там оленя.¹

Все это кажется убедительной аналогией более известному феодальному праву на охоту во Франции. Дефо был убежден, что сила традиций английской свободы могла бы противостоять войскам, которые в Версале открыли огонь по толпе. Его вера вызывает умиление: в 1715 году эти традиции не помешали принять акт, согласно которому английские военные имели право открывать огонь по демонстрантам, если те отказывались разойтись после соответствующего предупреждения. Как и во Франции, в Англии и Шотландии королевские войска отправлялись на постой в дома уклонявшихся от уплаты налогов; главной задачей ганноверской армии было подавлять хлебные бунты и политические волнения.² В Англии простой народ обнаруживал опасную склонность не жаловать сборщиков налогов, укрывать контрабандистов и пренебрегать законами. Политиков считали преступниками, а преступников — героями. Осужденные разбойники становились, говоря современным языком, поп–звездами в Лондоне эпохи Георгов, а их последний путь в Тайберн походил на триумфальное возвращение выигравших кубок чемпионов. Когда в 1780 году во время мятежа Гордона в Лондоне начались беспорядки, толпа направилась прямо к Ньюгейтской тюрьме, точно так же, как парижане в сходных обстоятельствах бросились к Бастилии.

На континенте информированные люди считали Англию раем конфессиональной свободы, а Францию — адом религиозных гонений. Веские основания считать политику англиканской церкви достаточно мягкой существовали, но только после, а не до 1689 года, когда был принят Акт о веротерпимости. Этот документ уничтожал официальную монополию церкви, а процесс поддержания религиозной дисциплины с помощью церковных судов усложнялся: притесняемые прихожане старались покинуть одну церковь и присоединиться к другой. Однако официальная веротерпимость не распространялась на католическое и иудейское вероисповедание, члены этих конфессий исключались из общественной жизни и не имели политических прав. Нонконформистские богослужения разрешались, однако теоретически протестанты–диссентеры не допускались на муниципальные и государственные должности согласно актам о Проверке и корпорациях. Понять особенности их применения по отношению к диссентерам сложно: многое зависело от ситуации на местах, и в определенных ситуациях они могли доминировать в местной элите. Но, как подчеркивает Кларк, Англия