Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового времени

Хеншелл Николас

¹ Speck W. A. 1988. P. 163-165; Miller J. 1983. P. 76-78.

² Kemp B. 1976. Sir Robert Walpole. Weidenfeld and Nicolson. P. 4-7.

3 Black J. 1990. P. 63.

⁴ Gregg E. 1984. P. 403.

⁵ O'Gorman F. 1982. The Emergence of the British Two Party System. Arnold. P. 23,

51-53; GinterD. E. 1967. Whig Organization in the General Election of 1790. Califor

nia University Press. P. xlv-xlvi.

ров. Создание большой

постоянной армии привлекло на службу представителей высшей и низшей знати, командовавших новыми подразделениями: многие из них одновременно были членами палаты общин, голосовавшими за правительство.

Следовательно, в XVIII столетии правительство редко проигрывало в спорах и никогда — на выборах. Министры, пользовавшиеся доверием короля, имели моральные и материальные средства для управления парламентским большинством. Они назначались до, а не после победы на общих выборах. Попытка Георга II отстоять свой выбор окончилась неудачей, в сущности, по его собственной вине. Приверженность короля к старым вигам не оставляла пространства для маневра. В 1744 году он был вынужден расстаться с Картеретом, поскольку никто из коллег не желал с ним работать, и в 1757 году назначить на его пост Уильяма Питта–старшего, так как никто из членов кабинета не желал работать без него. Парламент не имел к этому никакого отношения. Фракция могла навязать неугодного королю министра и Людовику X V. Назначение Лаверди в 1763 году свидетельствовало о силе янсенистской оппозиции, а не о намерениях короля.

Власть, которой наделялись министры, принадлежала королю: он их назначал и смещал. Они редко пользовались своим влиянием в парламенте для того, чтобы навязать монарху политические решения.¹ Они полагали, что ответственны перед королем, а не перед парламентом. Принадлежавшее парламенту право объявлять импичмент давало ему не больше возможностей выбирать министров и определять политику, чем то же самое право давало ему в XIV веке. После 1832 года королевские полномочия постепенно перешли в руки министров, которых определяли избиратели, но до этого момента для политиков решающим был личный выбор короля, а не мнение парламента. Поэтому центром политической жизни Англии, так же как и Франции, следует считать именно двор.² Дебаты в парламенте могли иметь значение для Уолпола и Уильяма Питта–старшего, однако главные баталии разыгрывались в кабинете короля. С 1702 по 1714 год источником власти Годолфина и Харли был кабинет королевы: ни один из них не был лидером большинства в палате общин.³ В 1733 году именно придворная интрига пошатнула позиции Уолпола, и победа в ней была определяющей для его дальнейшей карьеры. Бьют, постельничий Георга III, два года продержался в качестве главного министра только благодаря придворному фавору. И все же историки, как правило, обходят вниманием двор Ганноверской династии.

• Black J. 1985. British Foreign Policy in the Age of Walpole. Donald. P. 36.

²Beattie J. 1987. The English Court in the Reign of George I. Cambridge University

Press. P. 217.

3 Coward B. 1 9 8 0. The Stuart Age. Longman. P. 361.

Как и во Франции, в политической жизни Англии присутствовали неясные моменты. В обеих странах конституции не были ограничены одним документом, поэтому в них находилось место двусмысленностям. Так, тори подчеркивали неограниченное право короля выбирать кандидатуры министров, в то время как виги больше акцентировали обязательство монарха выбирать тех, кто пользуется доверием парламента.¹ Во Франции существовали th`ese royale, согласно которой абсолютный суверенитет принадле–ж а л непосредственно королю, и these parlamentaire, где большее значение придавалось парламентам. В 1780–х годах французские придворные разделились на сторонников конституционных концепций Бретейя и Верженна, а английские — на приверженцев Питта и Фокса.

После 1688 года подвижек по направлению к парламентской монархии не наблюдалось и потому, что теория божественного права отнюдь не уступила место парламентской санкции. В 1534 и 1544 годах парламент создал важный прецедент изменения порядка престолонаследия согласно

статуту, и возможность выбора персоны короля не отменяла божественного характера самого института монархии. Если идея установить вполне земной, квазиреспубликанский режим и существовала, то Вильгельм III ничего об этом не подозревал. Он восседал под балдахином так, как будто был одним из Тюдоров; на конном портрете Неллера походил на «короля–солнце», но выглядел более изящно, а построенный им дворец в Гемптон–Корте был просто–напросто Версалем–на–Темзе.²

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ И НАЛОГОВАЯ ПОЛИТИКА

Сравнительный анализ экономической политики двух стран помогает глубже скорректировать банальные представления о французском «абсолютизме» и английской «ограниченной монархии». Обе монархии использовали свои ассамблеи для того, чтобы гарантировать займы: английские монархи брали в кредит у парламента в Вестминстере, а французские — у провинциальных штатов, особенно у штатов Лангедока. Хотя принято считать, что этим уникальным преимуществом обладала только английская корона, Бурбоны существенно расширяли свои кредиты, регистрируя основные займы в парламенте. И парламенты и штаты были заинтересованы в экономическом развитии гораздо больше, чем правительство. Кроме того, они занимались строительством дорог и каналов, хотя там, где про-

¹ Peters M. 1 9 8 8. Pitt as a Foil to Bute: t h e Public Debate over Ministerial Responsibili

ty and the Powers of the Crown // Schweizer K. (ed.) Lord Bute. Essays in Reinterpre-

tation. Leicester University Press. P. 111.²Sumerson J. 1977. Architecture in Britain 1530-1830. Penguin. P. 246.

винциальные штаты больше не существовали, французской короне приходилось издавать указы от своего имени.

В дискуссии обычно звучит словосочетание «экономическое регулирование»: оно звучит так, что возникает ощущение, будто такими вещами и занимались «абсолютистские» правительства. Но тогда Англия и республика Соединенных Провинций окажутся столь же «абсолютистскими» государствами, как и Франция, поскольку хотя там и не составляли грандиозных программ, которые любил составлять Кольбер, контроль за торговлей и промышленностью был не менее жестким. Планы Кольбера легко преувеличить. Нет свидетельств о его намерении регулировать все проявления экономической деятельности, начиная с инициатив крупных торговых компаний и заканчивая ткацкими станками деревенских старух. Если применять этот критерий последовательно, то Францию более не следует считать «абсолютистской». После 1760 года контроль за торговлей стал быстро ослабевать. Согласно эдикту Шуазеля от 1763 года иностранным судам разрешалось перевозить грузы во французские колонии и обратно: это был первый серьезный удар, нанесенный старой колониальной системе. Другой эдикт — от 1764 года — был серьезным шагом по направлению к свободной торговле зерном. Пока Франция экспериментировала с экономикой, основанной на принципе laissez-faire, в Англии создавалось новое поколение меркантилистских механизмов. Ранее историки недооценивали роль правительства в английской промышленной революции. Вмешательство государства, принимавшее форму парламентских статутов, было решающим фактором безопасности капиталовложений.¹

Тщательный анализ французской налоговой политики также не дает оснований называть ее «абсолютистской». Во Франции, как и в Англии, одним из главных ограничений, которые налагались на королевскую власть, было право налогоплательщиков отказаться предоставить короне то, что считалось ее доходами. По собственному желанию Бурбоны могли вводить налогов не больше, чем Стюарты или короли Ганноверской династии. Для Людовика XIV момент истины настал после введения капитации (1695) и десятины (1710). При сборе этих налогов применялся революционный критерий платежеспособности. Введенные по государственной необходимости в военное время, эти подати по решению судей должны были быть упразднены после окончания чрезвычайной ситуации. Неудачная попытка короля сделать их постоянными свидетельствовала о неспособности короны нарушать права собственников. Представление о том, что французский народ сгибался под тяжестью налогового бремени, налагаемого «абсолютным» монархом, — всего лишь миф. Население Англии равнялось одной