Мифриловый крест
Шрифт:
– Ты не нуждаешься в помощи.
– Но я не могу…
– Решить, как быть с Леной?
– Да. Ты читаешь мои мысли?
– Нет, я просто догадливый. Решай сам, как с ней быть, только… я знаю, ты не веришь в загробную жизнь, в адские муки и все прочее, но, поверь мне, наказание за грехи бывает всегда, даже если нет бога, который мог бы тебя наказать. Потому что в твоей душе должен быть свой маленький бог, а если его нет, значит, ты страдаешь шизофренией и тебя надо лечить. Ладно, на первый раз достаточно, ты уже загрузился до предела. Не буду прощаться, потому что мы скоро встретимся. До свиданья!
Четырехглазый
17.
На следующий день Лена впала в депрессию. Она не пила кагор, она просто сидела перед телевизором и сосредоточенно смотрела в экран, где спортивная блондинка в джинсовом костюме жаловалась пожилому лысому мужику в строгом костюме на тяготы и лишения полицейской службы в большом американском городе. Наверное, скоро начнется стрельба. Или секс.
Я присел на подлокотник кресла и легонько обнял Лену. Она вздрогнула. Я прикоснулся к ее душе и передал приглашение прочитать мои воспоминания о разговоре с Четырехглазым. Лена бросила беглый взгляд внутрь моей души и отвернулась.
– Я больше не могу молиться, - пожаловалась она, - у меня не осталось веры.
Я сочувственно вздохнул.
– Бог договорился с Сатаной, - продолжала вещать Лена.
– Бог отказался от своих планов из-за каких-то побрякушек, наделенных силой, превосходящей господню. Мой мир рушится.
– А ты уверена, - вкрадчиво поинтересовался я, - что Бомж - это бог?
– А кто?
– удивилась Лена.
– Загляни в мою душу.
Лена заглянула и немного успокоилась. Но ненадолго.
– Но все-таки, кто же он?
– вопросила она.
– Может, тебе стоит обратиться к первоисточнику?
– предложил я.
– Поговори с ним, спроси у него, он, конечно, может не ответить или обмануть, но… по любому хуже не будет.
– Да уж, хуже уже не будет, - мрачно согласилась Лена.
Тот, кого Лена называла Богом, а Головастик называла Бомжом, не ответил. Может быть, он разочаровался в своей посланнице, а может, ушел творить новые миры, честно говоря, это меня не волнует. По мне, чем меньше с ним общаешься, тем лучше.
– Мой мир рухнул, - констатировала Лена.
– Я не знаю, во что верить, я не понимаю, зачем жить. Не вижу никакого смысла.
– А он нужен, этот смысл?
– Если его нет, зачем жить?
– Затем, что это приятно. Гораздо приятнее быть живым мыслящим человеком, чем не быть никем вообще. Можешь мне поверить, я был в небытии, там стоит побывать, чтобы оценить, насколько хороша жизнь.
Лена мрачно вздохнула.
– Хотела бы я думать так же, как ты. Может, мне тоже стоит побывать в этом небытии?
– Не стоит. По крайней мере, до тех пор, пока не выйдешь из депрессии.
– Если я там не побываю, я из нее не выйду.
– Тебе придется. У тебя нет особого выбора.
– Выбор есть. Я могу совершить искупление.
– Не говори глупостей!
– возмутился я.
– Я вчера весь вечер читал библию. Не могу сказать, что все понял, но… разве ты можешь быть мессией?
– Конечно! Бог сам передал мне благую весть.
– Разве Бомж - это бог?
– Не называй его Бомжом! Кем же еще он может быть? Может, ты скажешь, что это был злокозненный узурпатор?
– В чем был смысл первого пришествия?
– Искупление грехов человеческих.
– А смысл второго?
– Страшный суд. Точнее, подготовка к нему.
– Зачем духу божьему вселяться в человеческую душу? Как это поможет готовить суд?
– Не кощунствуй! Пути господни неисповедимы.
Во мне вспыхнула ярость.
– Ты можешь хоть раз подумать собственной головой?
– взорвался я.
– Легко сказать, что пути господни неисповедимы, и больше не думать вообще ни о чем. Легко вызубрить десять заповедей и тысячу разъяснений к ним, гораздо труднее жить своим умом. Я однажды смотрел передачу по Би-би-си, там рассказывали про каких-то полярных чаек. Они гнездятся на скалах, их гнезда располагаются буквально в двух шагах друг от друга. Если яйцо укатывается из гнезда, родители никогда не возвращают его обратно. Знаешь, почему? Потому что они не замечают ничего за пределами гнезда. А знаешь, почему они не замечают ничего за пределами гнезда? Потому что, если бы они обращали на это внимание, их птичьи мозги свихнулись бы за пять минут. У них есть правило - мир кончается на границе гнезда и снова начинается там, где начинается море. Они не думают, что находится в промежутке. У них есть правило - не смотри на гнездо ближнего своего, у них есть правила на все случаи жизни, и поскольку у них есть правила, им не нужны мозги, они справляются и так. И они счастливы. Тебе нужно такое счастье?
– У меня нет даже такого счастья, - тихо ответила Лена, - и никогда больше не будет. Хочешь, я расскажу, как проходила моя прошлая жизнь?
– Догадываюсь, - буркнул я.
– Нет, ты послушай! Знаешь, сколько раз в жизни я смотрела телевизор? Сколько раз я разговаривала с парнями больше пяти минут подряд? Сколько раз я была в кино? Сколько книг я прочитала, если не считать того, что входит в школьную программу, и церковных изданий? Вся моя жизнь была посвящена богу, и я была счастлива. Может, это и птичье счастье, но это было счастье. Что там говорил твой новый учитель, истина в глазах смотрящего? Так вот, в моих глазах была истина. Моя собственная маленькая истина, мое собственное счастье. Да, ты думаешь, что оно маленькое и примитивное, но так думаешь ты, а чувствую его я. Улавливаешь разницу? Это моя жизнь! А ты ее сломал!
– Ее сломал не я.
– А кто же? Если бы ты не устроил то безобразие в церкви, ничего бы не изменилось. Я по-прежнему была бы счастлива. А то, что ты мне дал… это как наркотик. И сейчас начинается ломка.
– Ломка начинается тогда, когда ты прекращаешь принимать наркотик.
– Намекаешь, что вера была для меня наркотиком? Нет, Сергей, наркотик дал мне ты. Ты позволил мне поверить, что я могу быть кем-то большим…
– Ты действительно можешь быть кем-то большим!