Мифы и факты русской истории. От лихолетья Cмуты до империи Петра
Шрифт:
По роману Германа «Россия молодая» Илья Турин поставил 9-серийный телефильм с тем же названием (1981—1982). Фильм, как и роман, художественно примитивен. Из актёров выделяется Дмитрий Золотухин, нашедший себя в молодом Петре. Хочется отметить работу художника по костюмам. Таможенники в Архангельске носят допетровскую воинскую форму, как тогда и было: в 1701 г. лишь гвардейские полки носили европейскую форму. Из других фильмов о Петровской эпохе можно отметить «Сказ про то, как царь Петр арапа женил» (1976), интересный из-за голубоглазого арапа, которого играет Владимир Высоцкий.
Пётр I в научно-популярной литературе 1950-х — 1980-х гг. Советские историки послевоенного периода написали несколько первоклассных научно-популярных
6.8. ПЁТР I КАК АНТИСОВЕТСКИЙ МИФ
Аргентинские антиподы: Солоневич и Башилов. Иван Солоневич и Борис Башилов были дважды антиподы по отношению к большинству советских людей: географически — они жили в Аргентине и идейно — беглецы из СССР, они с особой силой ненавидели большевизм. Солоневич бежал из лагеря в 1934 г. через советско-финскую границу. В Европе приобрёл известность книгами, направленными против большевизма. Советские агенты пытались его взорвать, но он уцелел (погибла жена) и поселился в нацистской Германии. С нападением Германии на СССР его пути с нацистами разошлись. После войны поселился в Аргентине, где завершил главный труд жизни — книгу «Народная монархия» (1951), популярную по сей день. Вскоре он умер (1953). Борис Башилов (Юркевич) — бывший власовец, после войны перебрался в Аргентину и сотрудничал в газете Солоневича. В 50-е — 60-е гг. опубликовал 9 выпусков книги по истории русского масонства, в том числе выпуск о Петре I. Облик Петра в работах аргентинских беглецов следует начать с рассмотрения «Народной монархии».
«Народная монархия» Солоневича. Царствование Петра I обсуждается в пятой, последней, части книги. Без прочтения предыдущих частей она непонятна. Как пишет автор: «Вся эта книга, по существу, посвящена вопросу этого раздвоения (Петровской реформе. — К.Р.)». В первой части рассмотрены предпосылки. Автор исходит из представления об индивидуальности народов и их пути. «Не существует никаких исторических законов развития, которые были бы обязательны для всех народов... Империя Рюриковичей в начале нашей истории так же своеобразна и так же неповторима, как самодержавие московских царей, как Империя Петербургского периода, или даже, как сегодняшняя советская власть». Россия — не Европа, не Азия и не Евразия; она — «совершенно своеобразный национальный государственный и культурный комплекс». Основные его черты появились ещё до византийских и европейских влияний. Русская государственность с самого начала строилась по национальному признаку. И с самого начала она перерастала племенные рамки и становилась сверхнациональной. Но в отличие от других наций русские строили государство, в котором народы и племена, втянутые в орбиту строительства, чувствовали себя «так же удобно или неудобно, как и русский народ».
Вторая часть книги посвящена сравнению русских с другими народами и критике образа русских в отечественной литературе и историографии. Солоневич — противник общественных наук. В бараньих кишках, на которых римские авгуры предсказывали будущее, он видит больше проку, чем в трудах русских историков и философов. Солоневич обвиняет философов в чужебесии, писателей и историков — в искажении русской истории и русского характера. Из-за писателей, населивших русскую литературу ничтожествами, доверчивые немцы решили завоевать Россию. Солоневич считает, что Россию понимают не умствующие гуманитарии, а люди дела, лучше из народа, чувствующие нутром. Подобный антиинтеллектуализм — не без влияния нацизма, но больше здесь желания перечеркнуть тех, кто писал раньше, чтобы сказать первое слово. Черта — типичная для фолкхистори.
В третьей части автор пишет, что варяги не оказали влияния на русскую историю. Важнее факт, что в дружине киевского князя служили воины самых разных наций: «Этот киевский интернационал... является первым указанием на то основное свойство русской государственности, которое и определило ее судьбу... Это свойство я бы назвал так: уменье уживаться с людьми». Но русская уживчивость — с оговоркой, определяемой понятием «не замай»; при нарушении оговорки «происходит ряд очень неприятных вещей — вроде русских войск в Казани, в Бахчисарае, в Варшаве, в Париже и даже в Берлине». Итак, русскую государственность создали два принципа: а) уживчивость и б) «не замай». Без первого не было бы империи; без второго «на месте этой империи возник бы чей-нибудь протекторат». Киевская государственность, по словам Солоневича, рождается в «подозрительно готовом виде: сразу». Основная её идея — единство Русской земли. Полученное от Византии христианство «не повлияло на национальный характер народа». Пал Киев по внутренним причинам. Западные влияния способствовали разрыву власти между князьями, вече, боярами и низами. Степь лишь добила разлагающуюся державу.
Северная Русь начинается с Андрея Боголюбского — «самовластца», опиравшегося на «мизинных» людей. Мизинные люди хотели «надклассовой власти, которая каждому классу указала бы его место и его тягло». Такую власть они создали, но уже после нашествия татар. Центром стала Москва. Здесь состоялось самодержавие — власть, устроившая народ. Когда самодержавие пошатнулось, в Москву пришли тяглые мужики, выгнали поляков, избрали царя и разошлись по домам. «Картина... совершенно ясна: самодержавие и строил, и поддерживал мужик». Выдвинув далеко не бесспорный тезис (московские князья были сильны дворянским войском и посадом. — Ф.Р.), автор выдвигает другой, ещё более сомнительный — самодержавие отвечало мужику взаимностью: «Пока, — до Петра I включительно, самодержавие существовало, — крестьянин имел в нём нерушимую защиту».
В четвертой части Солоневич описывает идеальное царство — Московскую Русь. «При первых Романовых Москва дает нам наиболее законченное выражение всей своей правительственной системы. И я буду утверждать, что такой системы в мире не существовало никогда, даже в лучшие времена Рима и Великобритании». Солоневич рисует идеальную картину работы Боярской думы и земских судов, ссылаясь на Ключевского, но не указывает описанное время, а относится оно к середине XVI в., когда царствовал Иван Грозный:
«В Боярской Думе, в этой "бесшумной и замкнутой лаборатории московского государственного права и порядка", люди спорили, но «не о власти, а о деле"; здесь "каждому знали цену по дородству разума, по голове", здесь господствовало "непоколебимое взаимное доверие ее председателя и советников". Московские судьи "не мирволили своей провинциальной правительственной братии". Около и над этой братией действовало широчайшее и всесословное местное самоуправление, и Ключевский, как нечто само собою разумеющееся, отмечает, что "земские выборные судьи вели порученные им дела не только беспосульно (то есть без взяток. — И.С.) и безволокитно, но и безвозмездно"».
Солоневич оспаривает приоритет принятого в Англии в 1659 г. закона Хабеас корпус акт [289] , сообщив, что в варварской Руси такой закон появился за 150 лет до английского. По «Судебнику» 1550 г. нельзя было арестовать человека, не предъявив его выборному старосте и целовальнику, иначе по требованию родственников они могли его освободить и взыскать пеню «за бесчестье». (Это опять времена Грозного. В XVII веке всё решали воеводы. — K.P.) Рассмотрев законы и порядки Московской Руси, Солоневич делает вывод:
289
Согласно Хабеас корпус акт, судьи были обязаны по жалобе лица, считающего свой арест или арест кого-либо другого незаконным, требовать срочного представления арестованного суду для проверки законности ареста или для судебного разбирательства.