Мифы о Хельвиге

Месяц Вадим

Герхой

В этом месте пучина, срываясь с цепи,разгибает крюки якорей.Ты прошел полземли, но сейчас – отступиперед городом мертвых царей.Он стоит под надзором высоких лесов,опоясан излуками рек.По небесному кругу закрыт на засовгорбылями мрачных телег.Этот город чудной охраняют кострыИз степной конопли и дубовой коры.И свечение душ сквозь древесную клетьполыхает как свежая медь.Там совиные очи в бойницах горят,смотрят вдаль до полярных морей.И планеты на башнях расставлены в ряд,но дворцы не имеют дверей.Каждый мертвый правитель посажен на цепь,чтоб войти в череду праотцов.Для живых у нас только – пустынная степь,но есть место для мертвецов.Суть державы есть сердце великой беды,необъятной для пустобрех,что щепоткою соли

сжимают персты,словно правду, одну и на всех.Сколько пышных столиц и заветных храминбыло смято ордою зверей!Но за нами остался город один,это город мертвых царей.Уходящие в вечность к рогатым богам,не снимайте масок своих.Этот топот я чувствую по шагам,среди вас – много родных.Красной охрой намажу я другу лицо,после смерти он станет добрей.Принесет мне на память воловье кольцо,обод вечности мертвых царей.

Северная Изольда

За ледяными морями горит трава,и ветер доносит до гавани горький чад.Есть радостный дым, вдохновляющий на слова.Но к нам залетает гарь, от которой молчат.Слышно, как в ступе старуха сердца толчет,по дощатому полу катится в кут серьга.Раз по левому глазу слеза твоя потечет —дунет северный ветер и завтра придет пурга.Мельтешит фитилек на озябнувшем маяке,а ему бы из света крутые снопы вязать.Не гадай мне, гадалка, по белой моей руке, —ничего ты не сможешь мне рассказать.Видно, водит нас за нос несбыточная любовь:в горле ком застывает, кружится голова.В деревушке к тебе мог посвататься бы любой…За ледяными морями горит трава.Мы выходим на пристань, уверенно стиснув рот.За собою тащим подростков и стариков.Встречный ветер – единственный наш оплот,не имеющих веса береговых оков.За ледяными морями горят леса.Чахлый вереск и пихта, сосна в смоле позолот.Если хочешь – ладонью закрою тебе глаза.До земли неизвестной кто теперь поплывет?Кто пойдет за тобою пропащий народ спасать?Непогода и холод царят здесь из года в год.Оставайся снасти чинить да чулок вязать.Свет полярный над нами, а под ногами лед.

Хельвиг-пастух

Я вывел из ада корову, смотав на кулакмочало пеньковой веревки на трепетной вые.Военные трубы рыдали для нас вековые,когда у последних ворот мне вернули пятак.Как выспренно жалок был мой благодарственный знак.С дороги прямой я опять выходил на кривые.Разверстого неба сложились крутые куски,вернув пустоте горизонта уверенность взгляда.Корова брела, будто ночью отбилась от стада,проснулась в загоне и встала с неверной ноги.В глазах ее тлела рассвета сырая прохлада,в желудке барахтались воды подземной реки.Я вывел корову из мрачного, вечного ада.Базарным деньком открывались большие торги.Величье бессмертья еще не сковало еетщедушного сердца упругой железною сетью.Но в кособокой фигуре, сверкающей медью,сквозило древнейшей гармонии забытье,космических сплавов неведомое литье,что пролежало в земле за столетьем столетье.Она за короткое время отвыкла от формтелесности. В старом нелепом нарядеей было неловко. Повадки возвышенной знативошли в ее душу важнейшею из платформ.С брезгливостью, близкой к саморастрате,смотрела она на навоз и на клеверный корм.Оплот бескорыстия предполагает приплод.Сосуд материнства есть образ кладбищенской глины.Рассвет молоком заливает согбенные спины,в полях вызревают хлеба неизвестных пород.Кто вышел из пекла, из самой его сердцевины,скорее всего, не спешит возвращаться в народ.Мы тщетно старались пройти вдоль границ деревень,чтоб не потревожить покоя уснувших околиц.Но праздничный ход богомольцев и богомолицуже начался. Разметая блаженную лень,костры поднимались, рядами в тумане построясь,бросая на черствые пашни прозрачную тень.Прилежные девы в тяжелых рубахах ночныхпростоволосой толпой выходили из хижини шли по пятам, рассыпая цветение вишен,несли подношенья на днищах заслонок печных,даруя спокойствие каждому, кто был обиженнедавним прилюдным позором времен сволочных.Народ заполнял низкий дол, как весенний разлив,ломал за поклоном поклон, славя чудное чудо.Приветственным звоном в домах громыхала посуда,пытаясь найти для молитвы заветный мотив.Но счастье, уже не стыдясь откровенного блуда,разлилось по паперти, руки свои распустив.Мы шли вниз по склону к престолу земного царя,по следу звезды наклоняя невидимый посох.Подобно монаху, что принял пастушеский постриг,я дослужился до звания поводыря,надменный как сказочный демон, стыдливый как отрок,вкусил безразличия мира и выпил моря.Душе нашей выпало вечно скитаться в мирах,сверяя пути по следам человечьего стада,от райских лугов до пристанищ холодного ада,ночуя всю жизнь на чужих постоялых дворах.Досталась

от Господа нам непростая награда:забытые грех первородства и жертвенный страх.Младенец лежал. Его трон подпирал небеса.В отчаянной малости тела копился избытокпожизненной власти, сражений, немыслимых пыток,безудержной веры в знамения и чудеса.И вдруг распахнулся судьбы непрочитанный свиток.Царь мира спокойно открыл голубые глаза.Он гневно взглянул на светило, дыша глубоко,вбирая в себя распыленную гарь мирозданья.Короткие детские руки подняли легкозаиндевелую чашу земного страданья.Сухими губами он медленно пил молоко,глотая его, словно клятвы священного знанья.Молочные струи стекали ребенку на грудь.Он быстро распробовал вкус вожделенного пойла.Скрипели помосты дубового царского стойла.Великий корабль отправлялся в неведомый путь.Несбыточный градус такого глухого застольяповерг бы в смятение любую послушную ртуть.Напиток бессмертья замешен на смертном грехе.Его белизна, словно звездная твердь, иллюзорна.Прах предков сгущается в животворящие зерна,и травы растут, не давая дороги сохе,чтоб вспыхнуть однажды в сторожевом петухе,придав его горлу подобье гортанного горна.Он пил нашу гибель во славу державной зари,вручая рассветному миру ужасное имя.Гремучие змеи сосали огромное вымя,как колокол древний с семью языками внутри.И страшная пропасть росла между нами и ними.Бездомными стали священники и цари.Я помню, что бросил монету в один из ларцов.Усталые старые губы шептали «не надо».Сегодня я вывел корову из страшного ада.У красной коровы уже не осталось жрецов.Но, греясь под паром, живая земля праотцовтревожно ждала завершенья былого обряда.

«Я корову хоронил…»

Я корову хоронил,говорил сестре слова.На оплот крапивных крылупадала голова.Моя старая сестра,скоро свидимся в раю,брось на камешки костраленту белую свою.

«Поднимаясь с тяжкой ношей на престол…»

Поднимаясь с тяжкой ношей на престол,разомлевший от дремучего вина,с длинной лестницы сорвется мукомол,мягче войлока, бледнее полотна.Промелькнет, навек теряясь в глубину.И, не ведая, что стало в этот миг,удивленный, я свободнее вздохну,будто горе развязало мне язык.

Хельвиг в яйце

Хельвиг уходит в сон, как в скорлупу яйца,в котором полярная ночь тянется без конца,в котором свод ледяной, облитый синей луной,словно скобой лубяной сжимает овал лица.Он спит в ожиданье восхода с родною страной,чтоб однажды весной увидеть во сне отца.Он теребит рукавицу, как лапу медведь,забывает навеки свистящую в небе плеть,и только шар голубой с печной трубойвращается сам собой и продолжает греметь.Когда закрываешь глаза, ты еще не слепой,но на очи уже легла ловчая сеть.Народ засыпает так же, как государь,он протрубил отбой, погасил фонарь.Отголоски молвы, как шорох сухой травы,рвут вековые швы, режут янтарь.Никак не выходит из горестной головы:каждый тобой казненный есть Божья тварь.Летаргия героев, беспечность голодных псов.За непрочной стеною согласный гул голосов.На меловую ладонь угольная ладоньложится, зажав огонь, между двух полюсов.И лучший на этой земле многоногий коньвыходит из дикой чащи на опушку лесов.Слово любого поэта переполняет лесть.Вслед за весенним солнцем приходит Благая весть.Если кто-то воскрес, то это бескрайний лес.Хельвиг ценит лишь то, что действительно есть.Он выходит из леса, теряя привычный вес.На его устах пробудилась месть.Хельвиг приветствует небо как своего отца.Он смеется над небом, разрывая сердца.Он стоит на земле в туманной рассветной мгле.Он в июньском тепле вылупился из яйца.Счастие это молитва о бесконечном числе.И этой бескрайней молитве не видно конца.

Хельвиг и торт

Д. Давыдову

К Хельвигу приближается торт,переливаются его купола.В нем отблески хитроумных мордмелькают, что в чаще перепела.Народы вносят нарядный гроб,сладкий сон, освещающий мрачный лоб,белоснежный айсберг вплывает в порт,раскаленный восторгами добела.Царь, принимая вызов, колотит в щит;вожделенье его навсегда удлиняет тенькаждой руки, что на весу дрожит.День рождения бога – не каждый день.Хельвиг проснется, он паклей глаза протрет,а потом, ослепленный, упадет из седла.Торт сверкает, словно хрустальный грот,в нем смысла не меньше,чем в нас тепла.Старость капризна, детство – обитель зла,если на праздники не зажигают свеч.веданта записана, составлена каббала,до лучших времен позабыта родная речь.Храм святой это мамкою взбитый крем,пенки от мирового яйца,манна с неба, что станет по вкусу всем,

Конец ознакомительного фрагмента.