Михаил Федорович
Шрифт:
Влас сумрачно зачесал в затылке.
— Теперь и рассуди, каково мне князю эту весть принести. Убьет, как есть убьет!
— Ну, — вставая с лавки, сказал Антон, — ложись спать и не думай. Я сам князю про его горе расскажу, а ты после придешь, позову!
Влас вскочил и поклонился -Антону, коснувшись руками пола.
— По гроб тебе спасибо, Антон Дементьевич! — сказал он г чувством.
Все полегли отдохнуть, только Антон не мог заснуть после полученной вести и сумрачный ходил по двору, поджидая своего любимого господина.
Князь
— Иди, твой господин вернулся!
Антон вздрогнул, словно от удара, и нехотя пошел в горницу.
Князь, приветливо улыбаясь, кивнул ему головою и спросил:
— Что людишки наши?
— Живем твоей милостью, батюшка-князь, — ответил Антон и, переминаясь, прибавил: — Влас с вотчины твоей приехал.
— Влас? — встрепенулся князь, — зови его. С какими такими вестями? Али худо? — Он взглянул на Антона, и его тревога усилилась. — Знаешь? Говори! — сказал он, подходя к Актону.
Тот упал ему в ноги.
— Ох, батюшка-князь, дурные, черные вести! Не доглядели твои слуги верные.
Князь тяжело перевел дух.
— Что случилось? — тихо спросил он.
— Сына твоего скрали скоморохи! Княгинюшка…
— Сына! Скоморохи! — не своим голосом вскрикнул Теряев.
Антон взглянул на него и испугался — так от гнева перекосилось лицо князя.
— На конь! В погоню! Зови Власа! — вдруг закричал князь, быстро схватывая шлем и меч.
— Куда заспешил, Терентий Петрович! — послышался дружеский веселый вопрос, и Шереметев вошел в горницу.
— Домой, в вотчину! — отрывисто ответил князь.
— С чего? Или попритчилось что?
— Притчиться [78] мне не может, а просто сына скрали… наследника моего, сердце!…— И он сжал руки так, что они хрустнули.
Лицо Шереметева сразу изменилось.
— Ах, горе какое! Ах, беда какая! Как же так?
— Скоморохи!
— А завтра тебе в ночь на встречу ехать!
— О, эта встреча! — воскликнул князь. — Ну как мне радоваться с ними, когда такая тоска в сердце? А? Что же ты, смерд? — крикнул он вдруг на молча стоявшего Антона.
78
Притчиться — здесь: казаться, чудиться.
Последний кубарем вылетел из горницы и, ворвавшись в избу, заорал благим матом:
— Вставайте, что ли, черти! На конь все, живо! Князь на вотчину едет!
Через несколько минут все было готово к отъезду.
Словно спасаясь от врагов, мчался князь на своем аргамаке, и за ним едва поспевала его малая дружина. Бурей пролетели они через деревни, встречавшиеся на пути, вздымая облака пыли, и мужики, бросив свои работы, пугливо шептались:
— Видно, опять воры или ляхи на нас идут: ишь как князь Терентий Петрович промчал!
— Борони Боже! Может, на его вотчину
На пятидесятой версте Антон, задыхаясь, сказал князю:
— Князь-батюшка, дадим коням передых. Неравно зарежем таким угоном!…
Князь словно очнулся и взглянул на своего коня. Кровавая пена летела с него клочьями, бока судорожно вздымались, и, когда князь сдержал его бег, видно было, как дрожали нога коня.
— Твоя правда, — ответил с досадою князь, — передохнем часа с два времени. Коней отводить, потом вытереть досуха и напоить. Ишь, замаялись! А ко мне посланца зови!
Князь сошел с коня у дороги и, войдя на опушку леса, стал взволнованно ходить взад и вперед. Антон принял его коня. Дружинники друг за другом подъезжали к месту стоянки на измученных конях и облегченно вздыхали, с трепетом косясь на сумрачного князя.
— Иди к князю! — сказал Антон Власу, когда тот подъехал.
Влас взглянул в сторону князя и обомлел, но все же сделал несколько шагов и, не доходя до князя, упал на колени и пополз к нему, воя и причитая:
— Будь милостив, князь-батюшка! Неповинен я, подлый смерд твой, в беде твоей. Послали меня, раба твоего недостойного, умишком скудного, до твоей милости, чтобы всю правду тебе сказать, как перед Богом!
Он медленно подползал, ежась от страха, и выл все жалобнее, надрывая душу. Князь остановился, взглянул на него, и у Власа на миг онемел язык — так грозен показался ему его владыка.
Высокий, широкий, с сухим, острым лицом, обрамленным черными, как смоль, волосами, с горящим взглядом, князь в своем золоченом шлеме со стрелкою, в сверкающих латах, с мечом у бока действительно олицетворял в эту минуту властную силу, не знающую преград в своем гневе.
— Говори, смерд, все, как было! Откуда скоморохи взялись?
— На Москву шли, царь-батюшка; по пути зашли, по пути!
— Кто позвал?
— Княгиня-матушка зазвала. Скуки ради, чтобы потешить ее, матушку, и князюшку.
— Днем?
— Днем, батюшка, сейчас, почитай, после обеда.
— А потом ушли и увели?
Антон осторожно подошел к князю и положил на землю высокое седло. Князь в изнеможении опустился на него. Влас задрожал при его вопросе.
— Не так, батюшка! Они у нас заночевали, а в утро…
— Ночью бражничали?
— Не смею грех утаить! Было!
— Ну, ну!… И как увели?
— Под утро. Ушли это они — и все. А потом князюшка с сенными девками в сад убег, в прятки, слышь, играли. Он и сгинул. Пошли искать, а из тына-то целая тычина вынута, а подле той тычины княгинюшка опоясок нашла и обмерла.
Князь вскочил.
— И княгиня больна?
— Ой, больна, батюшка! Меня девка Наталья к тебе погнала, а Ерему — за бабкой повитухою, а Акима — в погоню. Может, и нагнал злодеев-то!
Князь схватился руками за голову. И Анна больна, может — умирает: ведь она на сносях была. И, не будучи в силах сдержать нетерпение, он снова приказал седлать едва передохнувших коней.