Михаил Иванович Глинка
Шрифт:
С глубоким проникновением в характер русского народа, получивший замечательное выражение в его национальной музыке, с большим богатством творческой фантазии композитор лаконичными средствами с высоким мастерством создал в «Камаринской» яркую и поэтичную картину из русской народной жизни. Согретый лирической задушевностью широкий запев свадебной песни «Из-за гор, гор высоких» искусно сопоставлен в ней с исполненными шутливого озорства интонациями веселой плясовой мелодии «Камаринской». В ходе их развития, пронизанного духом народного музыкального искусства, одна за другой рождаются все новые и новые вариации-картинки, сплетающиеся в стройное целое бессмертного «русского скерцо» Глинки.
«Из-за
Первое издание партитуры «Камаринской». Титульный лист
«Русская пляска». Лубок середины XIX века
М. И. Глинка. Рисунок работы И. Пальма
Виктор Матвеевич Кажиньский (1812—1867), композитор и дирижер. Портрет работы неизвестного художника
В ноябре 1848 года Глинка решил вернуться в Петербург для встречи с матерью, гостившей у дочери Елизаветы Ивановны Флёри. Уезжая, он подарил своей ученице А. К. Вогак (Паприц) портретный набросок, сделанный с него художником Иваном Пальмом, по утверждению молодой певицы, очень схожий. На нем он написал по-французски: «7/19 ноября 1848, в день отъезда из Варшавы, особе, которой хочется обо мне помнить». Этот облик постаревшего и пополневшего Глинки очень отличен от всех его предшествующих изображений; заметно в нем и выражение усталости на болезненно одутловатом лице.
Действительно, вскоре по приезде в Петербург по зимнему пути Глинка заболел. К счастью, нескольких визитов доктора Гейденрейха в дом Училища для глухонемых (где Глинка жил тогда «в тесноте», но «приятно» вместе с «матушкой» и двумя замужними сестрами) оказалось достаточно, чтобы поднять его на ноги. Выздоравливая, Глинка побывал на 50-летнем юбилее литературной деятельности В. А. Жуковского, навещал В. Ф. Одоевского (по совету которого назвал свою «Свадебную и плясовую» «Камаринской»), семейства Буниных и Гирс, где «с большим увлечением и экспрессией» пел свои романсы, встречался с очень известным в то время пианистом А. Гензельтом. Весной он виделся с В. В. Стасовым, а вскоре Н. А. Новосельский познакомил его «с молодыми людьми и литераторами иного поколения» — кружком М. В. Петрашевского (в том же 1849 году жестоко разгромленным Николаем I). Игру и пение Глинки мог слышать тогда и Ф. М. Достоевский. В феврале того же года, вероятно у В. М. Кажиньского, состоялось знакомство Глинки со знаменитым польским композитором С. Монюшко.
Владимир Васильевич Стасов (1824—1906), художественный и музыкальный критик. Рисунок работы неизвестного художника
Бывшее здание Училища для глухонемых на Мойке в Петербурге. Современное состояние
Станислав Монюшко (1818—1872), польский композитор. Фотография
Адольф Гензельт (1814—1889), пианист и композитор. Портрет работы неизвестного художника
Романс «Rozmowa» («Беседа»). Автограф
В начале мая Глинка снова вернулся в Варшаву. И путь его туда по весенней дороге в ясную погоду, среди птичьего щебетанья в светлой лесной зелени, был радостным. На этот раз пребывание его в Польше затянулось более чем на два года. В музыкальном отношении оно не было столь же плодотворным, как первое. Оживленная, но рассеянная жизнь в обществе приятелей, которую он вел в начале пребывания в Варшаве, отвлекала его от творчества. В это время его музыкальные впечатления ограничивались главным образом игрой А. Фрейера, превосходно исполнявшего на органе сочинения И. С. Баха.
Позднее встреча с друзьями — сначала с М. И. Кубаревским, благодаря которому Глинка сблизился с Эмилией (Мицей) Ом, вызвавшей в нем «поэтическое чувство» к себе, затем с П. П. Дубровским, А. Я. Римским-Корсаковым, С. А. Соболевским, беседы с польским композитором К. Курпиньским, занятия пением с одаренными девушками Изабеллой и Юлией Грюнберг вывели его из апатии и пробудили к «музыкальной деятельности».
Кароль Казимеж Курпиньский (1785—1857), польский композитор. Фотография
Осенью 1849 года Глинка посвятил Эмилии Ом романс «Rozmowa» («Беседа») на слова польского поэта А. Мицкевича, затем последовало сочинение романсов «Адель» и «Мери» на стихи А. С. Пушкина, а также и другие произведения. Новая редакция второй испанской увертюры «Воспоминания о Кастилии» (быть может, именно тогда и получившей новое название «Ночь в Мадриде») была крупной работой, которую композитор завершил в последние месяцы своего пребывания в Варшаве. Для Глинки они были тяжко омрачены кончиной матери. Евгения Андреевна Глинка умерла в Новоспасском 31 мая 1851 года.
Во второй половине сентября он вместе с доном Педро покинул Варшаву.
Петербург. Благовещенский мост. Акварель работы В. Садовникова
Русскую столицу, куда он приехал 24 сентября 1851 года, Глинка нашел очень изменившейся. В тисках последних лет николаевского правления, особенно после напугавшего царя дела петрашевцев, в нем так же, как и во всей остальной России, свободная и живая мысль едва смела теплиться. Но внешне город украшался. Достраивался Исаакиевский собор, вздыбились клодтовские кони на Аничковом мосту, готовился открыть двери «музеум» Эрмитаж (впрочем, доступ к его богатейшим собраниям живописи и скульптуры долгое время был открыт лишь для «избранной» публики).
Однако в Петербурге не было теперь Нестора Кукольника; в Италии умирал тяжко больной Карл Брюллов. Распался круг прежних друзей, но вместо него возник новый. И в этом важное значение нового пребывания композитора в столице.
Теперь Глинку окружало там иное поколение русских людей, мыслящая молодежь 1840—1850-х годов: братья В. В. и Д. В. Стасовы, А. Н. Серов, В. П. Энгельгардт, позднее М. А. Балакирев, пианист и композитор М. А. Сантис, музыканты и увлеченные любители музыки, особенно классической. По словам В. В. Стасова, «в эту эпоху жизни Глинка все глубже и глубже начинал понимать музыку самых великих, самых строгих композиторов: Бетховен, Бах, Гендель, Глюк, старые итальянцы все больше и больше делались его любимцами... Особенно партитуры глюковских опер не сходили с его фортепиано...» Отрывки из них, а также опер Л. Керубини, увертюры Бетховена и Мендельсона Глинка постоянно просил играть у себя в четыре, восемь и даже двенадцать рук «свою компанию» молодых друзей. Однажды они сыграли ему и его собственную «Арагонскую хоту», переложенную для двух фортепиано Серовым и Энгельгардтом под руководством самого Глинки.