Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.
Шрифт:
– Однажды ночью мы заехали в деревню, – рассказывает Шолохов, – было поздно, во всей деревне только в одной хате горел огонек. Мы завернули на огонек, нас впустил старик, устроил на ночлег. В доме все спали, спала вся деревня, а он один сидел, тихонько возился над старым валенком, и не спалось ему. Меня заинтересовало, что не дает спать старику, что заставляет его сидеть одиноко глубокой ночью, при тусклом огоньке. Вышел к нему покурить. Присел, разговорились. Колхозник. Живет неплохо. «Только скучно мне. Бывало, ночью встанешь, выйдешь к скотине, поглядишь. А сейчас выйти не к кому». Глубокие корни чувства собственности хорошо известны, а вот трудно бывает сказать об этом так выразительно и просто, как говорит без слов вот эта фигура старика, копающегося над старым валенком всю ночь, потому что не спится, потому что «выйти не к кому».
– Я хочу написать пьесу. Пока у меня только предварительные наметки, но меня интересует задача добиться максимальной выразительности и четкости через чужой голос, жест, через действие, при обязательном требовании большой скупости и сочности слова.
Уже теперь, в перерывах между основной работой над «Тихим Доном», Шолохов начал писать рассказы. Пока это работа лабораторного порядка, для себя, это все те же поиски новых путей художественного воздействия.
Нам трудно оторваться от представления о Шолохове как об авторе больших эпических произведений. Мы свыклись с несколько медлительной манерой Шолохова, со щедростью, с какой он рассыпает дополнительные к основной теме рассказы, детали, отступления. Мы свыклись с известной рыхлостью композиции, постоянным торможением сюжетной линии, которые компенсировались большой художественной напряженностью образов.
Но тем интересней, если Шолохов от «Донских рассказов» начинающего писателя через огромные эпические полотна «Тихого Дона» и «Поднятой целины» обогащенным и выросшим мастером вернется, хотя бы на время, к рассказу, оттачивая и совершенствуя в нем свое мастерство.
– Думаете ли вы оставаться в Вешенской? Не тянет ли вас поближе к Москве, поближе к литературной жизни?
– Нет, я решил не уезжать отсюда. Я горячий сторонник «прикрепления» писателя к одному месту, к одному участку социалистического строительства. Конечно, писателю нужны и разнообразие, и новые места, и общение с другими писателями. Но правильнее, если эти вопросы будут удовлетворяться во время поездок, а основное время писатель будет жить там, где его материал, где его писательская почва. У нас же часто бывает наоборот.
Эту идею «прикрепления» Шолохов особенно энергично выдвигает в отношении молодых писателей.
Об этом «прикреплении к жизни» нужно хорошо подумать каждому писателю. Пример Шолохова – лучший довод «за».
Вспомним, каким богатым, сочным реализмом, каким осмысленным знанием материала веет со страниц романов Шолохова.
Вспомним, что каждый большевик, едущий на работу в политотдел МТС, читал, обдумывал, изучал «Поднятую целину» как пособие.
Вспомним, что в деревнях и станицах, собираясь группами вокруг лампы, колхозники читали и обсуждали «Поднятую целину» как программу действий.
И наконец, вспомним подобревшее и гордое выражение лица моего собеседника, когда он рассказывал о «нашем Шолохове», о большом писателе, не только прикрепленном, но органически слитом с жизнью своей станицы, своего края…
Мы голосуем «за»!
И заранее приветствуем на трибуне съезда Михаила Шолохова как образец настоящего советского писателя.
Всесоюзному съезду писателей
Открытое письмо комсомольцев и рабочей молодежи автозавода им. Сталина (Москва)
Дорогие товарищи!
С неослабевающим вниманием следим мы за великой перестройкой советской литературы. Эта перестройка явилась результатом исторического решения Центрального комитета нашей партии от
23 апреля 1933 года. Сдвиги, которые произошли в писательской среде после этого решения, показали, что советская литература, как в этом всегда были уверены, имеет неисчерпаемые запасы сил для здорового развития и для полного удовлетворения запросов пролетарского читателя.
Мы внимательно следим за всеми процессами, которые происходят в среде нашей литературной общественности.
Мы не просто пассивные читатели, пассивные потребители литературной продукции писателей. Мы научились критически относиться ко всякому произведению, мы хотим участвовать в творческой работе писателя, учась у него, помогать ему в его работе. Для нас советская литература – это родное дело, ростом которого мы дорожим и неудачами которого мы болеем.
Стена, отделявшая старых писателей, литературную аристократию прошлого, от рабочей среды, взорвана революцией. Писатель идет на завод и в колхоз, чтобы на месте изучить жизнь и настроение масс, а рабочий и колхозник приходит в творческую лабораторию писателя, чтобы помочь ближе ознакомиться с их жизнью. Наконец, в нашей рабочей среде из года в год вырастают свои мастера слова, овладевающие секретами художественного творчества в горниле заводской жизни, не отрывающиеся от нее.
Литературные кружки на предприятиях уже сейчас стали силой, рождающей подлинные таланты. У нас, на автозаводе им. Сталина (б. АМО) растут уже свои молодые писатели. 14 тысяч постоянных читателей насчитывает наша заводская библиотека. И, несмотря на то что библиотека неплохо снабжается литературой, она не в силах удовлетворить гигантски выросшего спроса на книги.
Комсомол и рабочая молодежь, давшая стране ряд мастеров слова, непрерывно пополняет писательские ряды своими новобранцами. Молодежь – наиболее активный читатель советской литературы. Молодежь – и наиболее активный критик. Ее критика порой бывает и излишне страстной, и излишне придирчивой, но она всегда остается искренней. Мы хотим видеть нашу литературу в авангарде мировой литературы и мы всячески готовы помочь нашим писателям в борьбе за это первенство.
Вот потому-то мы и решили обратиться к Всесоюзному съезду писателей с нашим пролетарским счетом.
Рабочая и колхозная молодежь нашей страны – пламенный, беззаветный участник социалистического строительства. Она дала стране миллионы героев-ударников, передовиков социалистической техники, энтузиастов коллективного труда, мастеров науки и культуры. Она вправе требовать, чтобы эти герои нашли свое место в советской литературе. Покажите нам этого героя, сделайте его таким, чтоб он стал образцом для всей молодежи, чтобы у него хотели учиться, чтобы ему хотели подражать. Наша литература. как хорошо сказал тов. КОСАРЕВ, «должна дать молодому поколению направление в жизнь».
Могут ли советские писатели, может ли их авторитетный орган – Всесоюзный съезд писателей – с уверенностью сказать, что литература дает нам направление в жизнь? Могут ли советские писатели показать нам тот собирательный тип молодого героя наших дней, у которого мы могли бы учиться? Вы не можете не признать вместе с нами, что ответ должен быть отрицательным.
Возьмите молодых героев и комсомольцев у Катаева (Гусев в «Дороге цветов»), Киршона (Гоша, Ирина в «Чудесном сплаве»), у Леонова (Женя в «Скутаревском»), Вересаева, Погодина (Миша, Людмила – «После бала»), – ведь это сплошь либо ходульные, схематические, вымышленные образы, либо те «вечно улыбающиеся дураки», о которых говорил тов. Косарев. Ведь этим героям не захочет подражать ни один уважающий себя комсомолец или молодой рабочий. Нам хочется «сильнее», красочнее, полнее жить, больше переживать жизнь, а не повторять бесконечные сухие формулы и бесконечные сухие дискуссии, напоминающие плохие газетные статьи. Мы хотим, чтобы литература не занималась пересказом политических азбучных истин, а показывала жизнь во всей ее многогранности и полноте.