Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.
Шрифт:
Задолго до присуждения автору «Тихого Дона» Нобелевской премии его возвели в ранг гигантов художественного мышления. Он был совсем молодым, когда благодаря содержательности, совершенству формы и психологической глубине первых же книг имя его связали с именами классиков русской литературы XIX века. Подобная судьба – удел не многих.
Шолохов, как известно, пишет на современную тему, однако тема эта в то же время и история и современность, и прошлое и настоящее, и философское предвидение и лирический пассаж в эпосе. Все, о чем пишет Шолохов в «Тихом Доне», хотим мы того или нет, – это история нашей страны, картины жизни, правдивые, нарисованные с большим художественным мастерством. Пожалуй, никем в художественном творчестве не было сказано столько правды о том периоде жизни нашей страны, сколько
Поэтому так трудно и в то же время так легко писать о нем. Трудно потому, что нужно быть точным, как Шолохов, и легко потому, что его мастерство воодушевляет и вдохновляет. А лучшего духовного настроя для критика, чем воодушевление и вдохновение, и быть не может. В это время пишется легко, непринужденно, и в глубине души ощущаешь благодарность к человеку, давшему возможность испытать подобное ощущение.
Неудивительно, что дни, проведенные рядом с писателем такого масштаба, незабываемы. В лице Шолохова грузинская писательская общественность давно обрела истинного друга, с которым ее связывают самые тесные дружеские отношения.
Симптоматично, что автор «Тихого Дона» и «Поднятой целины» со своими друзьями трижды побывал в Грузии. Впервые он приехал к нам в 1961 году. Его пригласили по инициативе известного журналиста и общественного деятеля Давида Мчедлишвили, который сделал многое для укрепления дружбы русского писателя с грузинскими деятелями. Эта дружба длится по сей день, бескорыстная и деловая.
Достопримечательности Грузии, в том числе могила А. Грибоедова, памятники культуры, собранные в Государственном музее республики, окрестности Цинандали – все это произвело на М. Шолохова глубокое впечатление.
Повсюду он говорил о героическом прошлом Грузии, ее прекрасном настоящем и еще более прекрасном будущем. В его словах, мыслях, ощущениях явственно чувствовалось наряду с глубокой любовью искреннее восхищение мужеством, энергией грузинского народа, его достижениями в области культуры. Все, кто был тогда рядом с ним – Георгий Леонидзе, Давид Мчедлишвили, Михаил Давиташвили, Григол Абашидзе, Ираклий Абашидзе, – были покорены его простотой, теплым, почти братским отношением.
Мне с моими друзьями посчастливилось поближе познакомиться с Михаилом Александровичем. И те несколько дней, что мы провели рядом с ним, беседы и споры по различным вопросам искусства навсегда останутся в моей памяти. Несмотря на бурную, полную тяжелых испытаний жизнь, Шолохов – человек тихий и спокойный, исполненный теплых, человеческих чувств. Всемирно известный художник, он отличается удивительной простотой и скромностью. Вот он стоит рядом с вами, слушает, отвечает вам, но вас не покидает мысль, что он – на вершине Олимпа. Порою кажется, не ты его гость, а он сам пришел к тебе, как добрый нежный старший товарищ. Есть в этом мгновенное приближение великого к обыденному и наоборот.
Еще раз напомню, Михаил Шолохов – человек спокойный, скромный, обаятельный. С первой же встречи он очарует вас, и вы уже навеки его друг. Но в нем бушует разинский гладиаторский дух, бесстрашный и непреклонный. Он всегда готов к борьбе. Ведь всю свою молодость Михаил Александрович провел в борьбе – на фронтах гражданской и Второй мировой войн. Его классические произведения – романы, повести, рассказы, выступления, как итог титанического труда, пронизаны боевым
Кроме этих личных достоинств, Шолохов обладает удивительным умением правильно понимать новое и старое, большое и малое. Осматривая Светицховели, он задал мне ряд вопросов, отметив дисгармонию в архитектуре западного фасада. В ответ на мои слова о существующем в теории искусства тезисе – достижение гармонии путем дисгармонии – с улыбкой ответил: «Древние умели строить, и вкус у них был высокий и тайны эстетики им были хорошо знакомы. Светицховели – великий монумент, подтверждающий эту истину».
Впоследствии в Дарьяльском ущелье он долго разглядывал взметнувшиеся в небо скалы-великаны, приведшие его в изумление, слушал грозный рев разъяренного Терека. Я почувствовал, что мысленно он перенесся в эпоху Грибоедова, Пушкина, Лермонтова. Внимательно осматривал вековые развалины форта, сооруженные на отвесных скалах башни, и мне показалось, прошлое повторилось в новой вариации – гениев девятнадцатого столетия здесь, у древнейших врат Грузии, встречал гений века двадцатого. Приехавший сюда из донских степей Шолохов видел в гордых горах Грузии живые картины прошлого и настоящего. Он как вольный сын природы любовался странной палитрой Дарьяла. У творчества его та же полная гнева палитра, но пронизанная такой нежностью и красочностью, какая свойственна самой природе. Естественность – альфа и омега его творчества. Можно смело утверждать, что Шолохов вжился в природу, растворился в ней.
Никогда не забуду первого знакомства с Шолоховым. В 30-х годах мы, начинающие критики, спорили о вопросах его художественного метода, говорили о близости «Тихого Дона» к романам Л. Толстого, критиковали «теорию непосредственного впечатления», бывшую тогда в моде, утверждали, что Шолохов – писатель огромного дарования, что первая же книга его романа «Тихий Дон» представляет собой несравненную эпопею. К сожалению, «Донских рассказов» ни я, ни мои товарищи еще не знали.
Но уже тогда Шолохов рисовался нам литературным колоссом, который сразу проявил все измерения своего художественного вдохновения. И мы, неопытные юнги литературы, не ошибались тогда, давая столь высокую оценку адмиралу литературы. Одного только мы не знали. В этом сравнительно небольшого роста человеке было нечто богатырское не только в духовном, но и в физическом отношении. Это мы почувствовали во время его пребывания в Грузии. В ветреную погоду он одолел крутые тропинки к пещерам Вардзии с той же удалью, с какою мчится на своем иноходце казак по донским степям. Мы не заметили его усталости. Мы, его чичероне, нуждались в отдыхе, а он без устали все шел и шел вперед.
Удивительной воли человек! В Цинандали он полушутя говорил о своей выдержке и воле, призывая меня в свидетели того, что он, Михаил Шолохов, находясь в райских погребах и марани Цинандали, даже не прикоснулся к дарам Бахуса. И тут же выражал сомнение – вряд ли кто в это поверит. Он обладает исключительным чувством юмора, и дед Щукарь – это не просто фольклорный образ, как думают некоторые критики, это непосредственное отражение шолоховской души.
Истину, правду он говорит прямо, не стесняясь. Человека ценит не по занимаемой им должности, а по богатству внутреннего мира. Однажды он беседовал с нами до самой зари. В ту ночь по нашей просьбе Михаил Александрович написал прекрасные слова о Важа Пшавела, да так, что не понадобилось менять ни буквы: свободно, легко, непринужденно, каллиграфическим почерком. Эти слова известны сейчас каждому грузинскому литератору.
Передавая мне рукопись, Шолохов сказал: до юбилея Важа Пшавела прошу не публиковать. Это было 23 июня в 3 часа ночи. Юбилей должен был состояться 27 июля. Я поступил так, как просил меня Михаил Александрович: слово о Важа Пшавела было передано в прессу 26 июля и опубликовано в день юбилея великого грузинского поэта.
Шолохов притягивает к себе людей как магнит. В обществе друзей он необыкновенно обаятелен. Что только не расскажет, не вспомнит! Рассказывает живо, увлекательно, остроумно. Его можно слушать без конца и не соскучиться. Когда он рассказывает, перед вами – Шолохов-романист.