Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.
Шрифт:
В тридцатые годы многие писатели обратились к теме «второй революции». Книг о ней написано, возможно, даже больше, чем о революции семнадцатого года и о гражданской войне. «Горные орлы», как «Поднятая целина» и первая книга «Брусков» Федора Панферова, прочно стоят в ряду лучших книг о той поре, и не вина авторов, что, увлеченные идеей преображения деревни, не ведали они, как будет извращена эта идея и на российское крестьянство будет надето рабское ярмо. Ефим Пермитин родился на Алтае в старообрядческой семье. И роман об алтайских крестьянах. По образной системе, по яркому и сочному языку, по драматическим коллизиям
В 1943 году сыну Пермитина удалось добраться до Шолохова.
Случилось это ко времени. Шолохов опубликовал в «Правде» фронтовой очерк «Наука ненависти». Дальше еще придется коснуться взаимоотношений Сталина и Шолохова, здесь же к месту рассказать о том, как была решена судьба Пермитина.
Сталин прочитал очерк и пригласил Шолохова к себе на дачу. На даче застолье. Сталин и почти все члены Политбюро. Сталин поднял бокал за «замечательного писателя нашего времени». Пребывал он в благодушном настроении, и Шолохов счел возможным походатайствовать за Пермитина. Едва Шолохов начал о нем разговор, Сталин подозвал Берию и сказал:
– Лаврентий, это по твоему ведомству. Надо уважить просьбу Шолохова.
Шолохов собрался передать Берии номер телефона в гостинице, в которой он остановился. Берия рассмеялся:
– Я лучше тебя знаю, где тебя искать!
На другое утро за Шолоховым пришла машина Берии и доставила его в здание на Лубянке. Берия устроил роскошный прием в подражание приема у Сталина. Застолье с высшими чинами НКВД. Тосты те же: «за великого писателя современности».
По мановению руки хозяина гости разошлись. Берия привел Шолохова в рабочий кабинет и спросил:
– О ком просишь?
Шолохов назвал Пермитина и начал было говорить о его заслугах в литературе.
Берия перебил его:
– Погоди! Ты скажи: человек он наш? Хороший человек?
Шолохов заговорил о романе «Горные орлы», Берия опять перебил его:
– Роман не читал и читать не буду. Ты скажи: наш человек?
– Наш человек! – твердо сказал Шолохов. – Надо…
И опять Берия не дал ему договорить:
– Я знаю, что надо. Напиши фамилию и как зовут!
Шолохов написал.
Берия снял трубку одного из многих телефонных аппаратов, стоявших на столе, и произнес:
– Ефим Николаевич Пермитин. Писатель. Освободить, восстановить во всех правах! – и положил трубку. – Вот как надо выполнять малейшее пожелание товарища Сталина.
Можно понять, как Пермитин относится к Шолохову. По многим примерам я имел возможность заметить, что Шолохов любил тех, кому удалось ему помочь.
Появился частым гостем у него дома Михаил Шкерин. До истории с публикацией в «Комсомолке» они лично не были знакомы. Сочувствие к гонимым по древней традиции: «С Дона выдачи нет!»?
Шкерину, как уже говорилось выше, пришлось расплачиваться за критику Симонова.
Между Федором Панферовым и Константином Симоновым вдруг установилась «нежнейшая» дружба. Думаю, что Симонов не очень-то нуждался в Панферове, а Панферов искал поддержки своим новым «опусам». Этот альянс сразу произвел на свет в соавторстве статью о состоянии советской литературы. Авторы «порадовали» своей озабоченностью о литературном процессе и в особенности о трудностях, которые переживают писатели, не нашедшие своей темы в многообразии современной жизни. И вопрошали: не этим ли обстоятельством объясняется затянувшееся молчание Михаила Шолохова? И вызывались помочь выйти из творческого тупика. Этакая малиновая патока людей, ненавидевших автора «Тихого Дона».
Последствия не замедлили сказаться. Шолохов имел договор с «Октябрем» на публикацию второй книги «Поднятой целины». Он расторг договор и отдал право публикации ленинградскому журналу «Нева».
Опьяненный дружбой с Симоновым, Федор Панферов распрощался со Шкериным. Для критика, живущего в основном на зарплату, а не на гонорары, ситуация сложная. Шолохов помог перейти ему в издательство «Молодая гвардия». Ходатаи изгнания Шкерина из журнала торжествовали, но напрасно. Велика ли была его роль заведующего отделом при единоличном управлении журналом Федора Панферова, человека капризного и непредсказуемого в своих решениях, а главное – симпатиях и антипатиях.
Само собой сложился дружественный кружок Шолохов – Ефим Пермитин – Михаил Шкерин. Под знаком этой дружбы прошло несколько лет жизни Шолохова. Не побоюсь сказать, что именно эта дружба поддержала Шолохова морально в трудные годы его вынужденного молчания.
Как-то он пошутил:
– Ну что, все мушкетеры в сборе? Кто есть кто? Ну ты, Ефимша, по комплекции ближе всего к Портосу, критики всегда лукавы, стало быть, ты, Шкерин, – Арамис, ну а мне остается – Атос!
– А кто же д’Артаньян? – спросил Пермитин.
– Федор! Он моложе, и у него еще все впереди. Ему топать и топать солдатом за маршальским жезлом!
О маршальском жезле в литературе многие мечтали, даже и самозвано его прихватывали, да достался он в XX веке лишь автору «Тихого Дона», и до конца века появление еще одного маршала в русской литературе не предвидится. Шолохов стоял в стороне от той дороги, по которой мчалась в никуда вся советская писательская рать, не угадывая, что впереди пересекает ее путь река забвения.
Тот, кто сегодня займется всерьез историей советской литературы, наткнется на удивительное и малообъяснимое явление: крупнейший писатель советской эпохи, писатель бесспорного авторитета в мировой литературе и у народа, стоял в стороне от руководства Союзом писателей СССР. Я не сказал бы, что он стоял в ярко выраженной оппозиции идеологическому курсу партии, его оппозиционные настроения были глубоко запрятаны в подтексте его произведений. Выступая на съездах партии, на сессиях Верховного Совета, с отдельными публицистическими статьями и заметками, он везде подчеркивал соответствие своих взглядов с линией партии. Сталин несколько раз и в довольно откровенной и даже резкой форме проявил свое покровительственное отношение к нему, с Хрущевым установились у него дружественные отношения.
Быть может, ответ на этот вопрос будут искать в его характере, в уединенном образе жизни в станице Вешенской? Уединение в станице было относительным. Бывали времена на моей памяти, когда большую часть года он проводил в Москве.
Отсутствие способностей, нелюбовь к административной работе?
Эти свойства были не очень-то обязательны для руководителя творческого союза. Все это несомненно перекрывал бы его авторитет великого мастера, а требовательность к творчеству была движущим рычагом в развитии литературы.