Михаил Васильевич Ломоносов. 1711-1765

Морозов Александр Антонович

Ломоносов поддерживает кандидатуру Эберхарда по тем же соображениям, что и Шпангенберга, в надежде, что он будет полезен как опытный лектор и педагог. Вместе с тем он настаивает на предоставлении кафедры математики талантливому русскому ученому Семену Кирилловичу Котельникову.

Ломоносов собирал и растил вокруг себя даровитых русских людей, невзирая на самые трудные условия и препятствия, встречавшие его на каждом шагу. Он верил в свой замечательный народ и знал, что русская земля талантами не скудна.

Нигде, ни в одной стране мира, задавленные и угнетенные массы народа не тянулись так страстно и неудержимо к науке, как в России. Западноевропейское мещанство было мелочно и эгоистично. Оно было неспособно на такие подвиги самопожертвования, на которые шли многочисленные выходцы из русского народа, которые ради наук «претерпевали глад и хлад».

С

помощью Ломоносова, в результате его непосредственных усилий все больше и больше русских людей получало образование, приобщалось к культуре, становилось ее активными деятелями. По всей стране расходились питомцы Ломоносова, всегда выделяясь из окружающей среды своими умственными познаниями и широким кругозором. Так, например, среди мелких могилевских чиновников и канцеляристов, по словам мемуариста Гавриила Добрынина, был особенно приметен «Шпынев, ученик славного Ломоносова. Человек с латынью, с немецким языком и со стихотворством». [334] Уже то, что такие люди были близки Ломоносову, учились в опекаемой им гимназии или просто видели его, окружало их почтительным вниманием, придавало силу и вес их голосу. И тысячи людей, не знавших Ломоносова при его жизни, не имевших счастья учиться у него, все же испытывали на себе могучее воздействие его творческой личности и его просветительских усилий.

334

Истинное повествование или жизнь Гавриила Добрынина. «Русская старина», 1871, т. IV, стр. 15.

Эти усилия Ломоносова приносили обильные плоды. Всё шире и шире расходились вокруг него, как круги по воде, научные знания в их самой глубокой и в то же время наиболее доступной форме. Просветительский жар Ломоносова не угасал. Он постоянно помышлял о том, что можно сделать для еще большего просвещения родного народа.

В Петербургской Академии наук, где иностранная речь слышалась все еще чаще, чем русская, Ломоносов сплачивал вокруг себя национальные силы. Он был окружен русскими людьми, готовыми пойти за него в огонь и в воду. Вся поголовно академическая мастеровщина, русские подканцеляристы, библиотекари, студенты, адъюнкты видели в нем своего заступника, который постоит за них в беде и не допустит неправды. В профессорском собрании русские адъюнкты дружно поддерживали все предложения и начинания Ломоносова и поднимали целую бурю, когда надо было отстаивать его дело. Ломоносов считал своим нравственным долгом помогать каждому русскому человеку, стремящемуся к науке. В течение всей своей жизни он выдвигал, растил и защищал русских ученых, стремился обеспечить им возможность развить свои дарования, создать им благоприятные условия для работы, оградить их от происков беззастенчивых иноземцев, пытающихся оттеснить их от науки. «Я сквозь многие нападения прошед, и Попова за собой вывел и Крашенинникова», — с гордостью говорил о себе Ломоносов в конце жизни.

Степан Петрович Крашенинников (1711–1755) — сын простого солдата, вероятно, сирота, тринадцати лет от роду попал в Спасские школы в Москве, откуда в 1733 году, т. е. в бытность там Ломоносова, был вытребован в числе двенадцати других учеников в Петербургскую Академию наук. Вскоре Крашенинников отправляется вместе с Гмелиным и Миллером в знаменитую в истории русской науки экспедицию в Сибирь, продолжавшуюся десять лет. Четыре года Крашенинников посвящает самостоятельному изучению Камчатки, составив всестороннее описание ее природы, истории и населения. Возвратившись в конце 1742 года в Петербург, почти в одно время с приехавшим из-за границы Ломоносовым, Крашенинников становится одним из ближайших его сподвижников в борьбе за демократические начала и самостоятельное развитие русской науки. Став в 1750 году профессором ботаники и натуральной истории, Крашенинников поддерживает Ломоносова во всех его начинаниях, выступает как горячий патриот и поборник просвещения широких слоев русского народа.

Крашенинников мыслил как материалист и по своим научным воззрениям примыкал к Ломоносову. В своей «Речи о пользе наук и художеств», произнесенной в 1750 году, Крашенинников развертывает широкую картину развития человеческой культуры от первобытных времен, подчеркивая значение материальных потребностей в создании всякого «мастерства» и «художества», подкрепляя эти положения хорошо знакомыми ему примерами из жизни камчадалов. «Не можно сумневаться, — говорил Крашенинников, — чтоб между потребностьми жития человеческого

ничего не нашлось, чтоб не от наук вымышлено было. Нужда делает остроумным». Все изобретения, да и сама наука, возникли из этой материальной «нужды». «Камчадалы, не учась физике, знают, что можно огонь достать, когда дерево о дерево трется; и для того, будучи лишены железа, деревянные огнива употребляют». Крашенинников указывает, что все приобретения культуры произошли от «простых и бедных начал», как корабли от примитивных лодок, а новейшая архитектура — от шалашей, и только неустанная работа многих поколений и усилия «разумных людей» обеспечили ее современное состояние.

Крашенинников подчеркивает преемственность развития науки и культуры: «Не всякое же дело от того приводится к окончанию, от которого начинается, но один, следуя стопам другого, всегда в нем поступает дале… Что начато, тому совершиться почти завсегда можно, хотя не в один век, так во многие».

Крашенинников восторженно говорит о своей родине, могуществе и славе русского народа, а указывая на успехи, достигнутые в самых различных отраслях жизни в России, он особенно подчеркивает, что наступают времена, когда «и простой народ за недостаток почитает не иметь в науках участие».

Составленное Крашенинниковым «Описание земли Камчатки» занимает одно из самых выдающихся мест в мировой географической литературе. В этой необыкновенной книге, отличающейся разносторонностью и обилием материала, научная точность и достоверность описания сочетались с красочностью изложения, достигавшей большой художественной силы. Книга написана прекрасным русским языком, близким и родственным ломоносовскому слову.

Закончив свой замечательный труд, Крашенинников в течение пяти лет настойчиво добивался его опубликования и сам производил из него выборки для Вольтера, работавшего над историей Петра. Однако Крашенинникову не пришлось дожить до выхода книги. Он умер 25 февраля 1755 года, через день после памятного заседания в Академии наук, на котором обсуждался новый регламент. Больной Крашенинников пришел на это заседание поддержать Ломоносова, ожесточенно защищавшего свой проект. Ломоносов не забыл верного ему до самой смерти друга и довел до конца издание его книги. [335]

335

Новейшее советское издание этого труда: С. П. Крашенинников. Описание земли Камчатки. С приложением рапортов, донесений и других неопубликованных документов. Изд. Главсевморпути, М.— Л., 1949, 841 стр.

Заслуги Крашенинникова не были оценены правящими кругами тогдашней России. Все его труды и лишения в далеких экспедициях не получили никакого вознаграждения. Семья Крашенинникова после его смерти очутилась в крайней бедности, малолетние дети не получили никакой помощи. С горечью говорит об этом в комедии «Тресотиниус» А. П. Сумароков: «А чеснова то человека детки пришли милостыню просить, которых отец ездил до Китайчетова царства и был в Камчатном государстве, а об этом государстве написал повесть; однако, сказку то ево читают, а детки то ево ходят по миру; а у дочек то ево крашенинные бастроки, да и те в заплатах, — даром то, что отец их был в Камчатном государстве, и для того то что они в крашенинном толкаются платьи, называют их крашенинкиными».

Ломоносов стремился к тому, чтобы в руководстве Академии наук было, по крайней мере, «в голосах равновесие между Российскими и иноземцами», а для того в январе 1761 года предлагает назначить членом академической канцелярии талантливого математика, ученика Леонарда Эйлера, профессора Семена Котельникова (1723–1806), и ему «науки поверить», т. е. возложить заведывание научной частью. «Довольно и так иноземцы русскому юношеству недоброхотством в происхождении препятствовали», — восклицает Ломоносов. Что же касается Тауберта, то ему «не иметь никакого дела до наук», а поручить «привести в добрый порядок» библиотеку, Кунсткамеру и книжную лавку.

Ломоносов хотел обеспечить русским ученым достойное место в Академии, но, стремясь провести в жизнь свою программу, он встречал ожесточенное сопротивление. В одной из своих записок о положении в Академии Ломоносов утверждает, что Шумахер нередко говаривал: «Я де великую прошибку в политике сделал, что допустил Ломоносова в профессоры», а зять его Тауберт вторил: «Разве де нам десять Ломоносовых надобно — и один нам в тягость». Ломоносов яростно обрушивался на «наглых утеснителей наук», но не всегда видел стоящие за ними социальные силы.