Михаил Васильевич Ломоносов. 1711-1765
Шрифт:
Ломоносов приглашает весь русский народ разделить с ним его возвышенное ликование: «Радуйтесь снами о благополучии нашем, или лучше сказать, о вашем собственном, или еще всего истиннее, о всеобщем! Ваша радость, что вы детей своих, в тягости рожденных, в попечении воспитанных, увидите украшенных учением. Наше увеселение, что мы все долговременными трудами и неусыпным бдением приобретенное богатство знания детям вашим преподадим в наследство».
Ломоносов подчеркивает значение полученных университетом привилегий. Этими «преимущественными узаконениями» университет ограждает и утверждает «свободный восход на степени ученых достоинств, снабдевает через науки неблагородных благородством» и удостаивает особого покровительства «всех посвятивших себя учению».
Ломоносов славит Елизавету за то, что она «закладывает себе храм вечныя славы, жилище музам, Университет
Открытие нового университета — это величайшее мирное благо, вечное, непреходящее счастье для русского народа. «Коль великое, коль безопасное, коль постоянное добро… мы получили!» — восклицает Ломоносов. «Добро всем любезное, кроме упрямых невежд и злобных варваров, добро всем полезное, кроме злодеев общества, добро всем радостное, кроме завистников благополучия нашего, добро по всей вселенной наподобие солнца сиять и все освещать достойное».
Открытие русского университета — событие, имеющее значение для всей человеческой культуры. «Я благодарил не токмо за себя, не токмо за людей, не токмо за Отечество, но и за весь свет», — записывает Ломоносов.
В своем слове Ломоносов собирался разделаться со своими врагами, «недоброхотами наук Российских», напомнить им в свой час, как совсем недавно на его предложение увеличить общее число гимназистов при Академии до шестидесяти человек академик Фишер пренебрежительно отозвался, что это слишком много и русской казне убыточно, да и некуда будет потом их девать.
«Его ли о том попечение, — ответил тогда же Ломоносов, — и ему ли спрашивать, куда девать студентов и гимназистов. О том есть кому иметь и без него попечение. Мы знаем и без него, куда в других государствах таких людей употребляют, а также куда их в России употребить можно». Ломоносов перечисляет огромные государственные задачи, которые можно разрешить только с помощью широчайшего распространения наук: «Сибирь пространна. Горные дела. Фабрики. Ход Севером. Сохранение народа. Архитектура. Правосудие. Исправление нравов. Купечество и сообщение с ориентом… Земледельство, предзнание погод. Военное дело». И тут же с горечью и гневом восклицает: «И так безрассудно и тщетно от некоторых речи произносились: куда с учеными людьми деваться». В конце своей речи Ломоносов предполагал сказать: «Желание. И Российское бы слово, от природы богатое, сильное, здравое, прекрасное, ныне еще во младенчестве своего возраста… превзошло б достоинство всех других языков. Желание, чтобы в России науки распространились… Желание, чтобы от блещущего Е. В. оружия воссиял мир — наук питатель».
Ломоносов провидит славное будущее и величие России. «Предсказание. Подвигнется Европа, ученые, возвращаясь в отечество, станут сказывать: мы были во граде Петровом…» Он верит, что придет время, когда вся Россия станет главнейшим источником мировой культуры «и как из Греции, так из России» будут заимствовать величайшие приобретения наук и искусства.
Ломоносов с нетерпением ждал дня инавгурации и надеялся произнести свою речь еще в 1760 году. Но дело тянулось нестерпимо медленно. Прошел почти год, когда в феврале 1761 года канцлер М. И. Воронцов подписал, наконец, привилегию. Теперь оставалось получить только подпись императрицы. Ломоносов знал по своему опыту, что это не так просто, и беспокоился. Чтобы побудить Елизавету подписать привилегию, Ломоносов пытается через И. P. Шувалова вручить ей «просительные стихи», в которых ратует за науки.
Он благодарит и славит Елизавету за основание нового университета, как бы символизирующего мирные дела и устремления России в тяжкую годину войны:
Дабы признали все народы и языки, Коль мирные Твои дела в войну велики…Разгоравшаяся Семилетняя война опустошала Европу:
ТеперьТолько Россия, смело защищая свои пределы от вторжения врага, продолжает свое мирное строительство, собирает под свой надежный покров смятенные науки:
Любитель тишины, собор драгих наук, Защиты крепкия от бранных ищет рук. О коль велики им отрады и утехи, Восследуют и нам в учениях успехи! И славный слух, когда Твой Университет, О имени Твоем под солнцем процветет.Ломоносов полон радостной надежды, что скоро «для истинной красы Российской державы» со всех концов отечества русские юноши «притекут к наукам прилагать в Петрове граде труд». Он взывает к Елизавете не медлить с открытием университета, именует ее богиней мудрости, дочерью божеств, «науки основавших», возвещает ей вечную славу и благодарность потомства:
Когда внимания сей глас мой удостоишь, И искренних сердец желанье успокоишь, Ты новы силы нам, Богиня, подаришь, Драгое Отчество сугубо просветишь… Для славы Твоея, для общего плода Не могут милости быть равны никогда.Но Елизавета безмолвствовала. Уже начиная с 1758 года она сильно прихварывала. Часами сидела она перед зеркалами, ревниво наблюдая малейшие превращения своего лица, терзаемая мыслью, что ее былая красота исчезает. Она не переносила черный цвет. Слово «смерть» никогда не произносилось в ее присутствии. В столице был запрещен погребальный звон, и похоронные процессии не смели двигаться по улицам, прилегающим к дворцу. Елизавета часто впадала в тоску и оцепенение и была равнодушна ко всему окружающему. Однако Ломоносов не переставал надеяться. Он рассчитывал на помощь И. И. Шувалова. В течение всего лета 1761 года Ломоносов неоднократно ездил в Петергоф, где жила императрица. С каждой новой поездкой у него оставалось все меньше надежд, что Елизавета найдет время подписать давно заготовленную бумагу. О том, как было ему тяжело, свидетельствуют оставленные Ломоносовым «Стихи, сочиненные на дороге в Петергоф, когда я в 1761 году ехал просить о подписании привилегии для Академии, быв много раз прежде за тем же».
Это было переложение одного из стихотворений Анакреонта, отвечавшее собственным грустным раздумьям Ломоносова. В стихотворении поэт обращается к кузнечику, безмятежно скачущему в траве:
Кузнечик дорогой, коль много ты блажен! Коль больше пред людьми ты счастьем одарен, Препровождаешь жизнь меж мягкою травою И наслаждаешься медвяною росою. Ты скачешь и поешь, свободен, беззаботен; Что видишь, все твое; везде в своем дому, Не просишь ни о чем, не должен никому.Время шло. Инавгурация университета откладывалась. Против Ломоносова в Академии строили новые козни. Из мелких столкновений вырастали крупные ссоры. В декабре 1761 года, доведенный до крайнего раздражения, Ломоносов пишет доношение Разумовскому, в котором обвиняет Тауберта в самовластии и деспотизме, в том, что он старается разделить профессоров и «молодших напущать на старших», что он заботится только о внешнем блеске и при недостатке нужных книг «приискивает, как бы сделать шкафы великолепнее», тогда как «библиотека не состоит в позолоченных шкафах, но в довольстве книг надобных».