Михаил Юрьевич Лермонтов. Личность поэта и его произведения
Шрифт:
VI
Виноват в данном случае Лермонтов, а не Печорин. Поэт дал в Печорине не цельный тип, не живой организм, носящий в своем настоящем зародыши своего будущего, а очень реально обставленное отражение одного лишь момента в своем собственном духовном развитии. Утомленный бесплодной борьбой с одними и теми же вопросами, Лермонтов в период создания «Героя нашего времени» пришел к безотрадному решению – отбросить все эти вопросы в сторону, не обуздывать себя ни в дурных, ни в хороших стремлениях и дать полную волю всем гнездившимся в нем противоречиям. Таким образом, из судьи он стал на время бесстрастным созерцателем этого странного поединка одной половины своей души с другой.
Как плод этого наблюдения и родился тип или, вернее, образ Печорина. Противоречия, свойственные энергичному человеку, явились соединенными в одном узле, в одном лице, правдиво схваченном в частностях, но в целом произвольно скомпонованном. Такие противоречия, с какими мы сталкиваемся в личности Печорина, могли быть уравновешены и скреплены между собою лишь при одном условии – при полном отсутствии в герое каких
В самом деле, что поддерживало и питало в Печорине его безотрадное состояние духа?
Разочарование и тоска Печорина далеко не так сильны, чтобы сделать его совершенно безучастным ко всему окружающему; гордость и самомнение не настолько овладели им, чтобы поставить его вне всяких сношений с ближними. Его ум и сердце не настолько сосредоточены на нем самом, чтобы убить в нем способность интересоваться людьми и их поступками. Печорин обладает всеми данными, чтобы попытаться стать к окружающей жизни в нормальное положение, нет только одного – нет желания сделать этой попытки, которая может потребовать от него усиленной умственной и нравственной работы. Для Печорина никаких вопросов жизни не существует: он самовольно отбросил их, не овладев ими сразу. Упорный труд над их разрешением, труд теоретический и практический, утомил его, и он покончил с задачей, перестав о ней думать. Он последовал за течением жизни, не делая попытки направить ее в ту или другую сторону; и по мере того, как сама жизнь наталкивала его на те или другие чувства и мысли, он отдавался им, и потому всегда сам себе противоречил.
В сущности, для Печорина не существует никаких вопросов жизни, ни отвлеченных, ни религиозных, ни национальных, ни общественных, ни нравственных. От вопросов философских и религиозных, когда они набегают, Печорин отделывается двумя-тремя словами самого общего характера; он бросает какую-нибудь мысль и не дает себе труда о ней подумать. Осмыслить жизнь на почве веры или умозрения он не пытается. Вопрос национальный и общественный сводится для него к формализму службы. Он носит мундир и исполняет что ему приказано, чем и исчерпываются его обязанности относительно родины. У него нет и других каких-либо понятий об общественных обязанностях умного и интеллигентного человека; на почве сознательного труда он не может достигнуть соглашения с жизнью и потому пассивно мирится со своим положением. На нравственных вопросах наш герой также останавливается лишь при случае; и мы видели, что его афоризмы о любви, дружбе и эгоизме не вполне оправдываются его поведением. В общем у Печорина нет определенной нравственной программы. Все его речи и поступки – дело минуты; и он сам сознавал это, когда говорил, что «присутствие энтузиаста обдает его крещенским холодом, а частые сношения с вялым флегматиком сделали бы из него страстного мечтателя».
Такая бесцельная и беспринципная жизнь для умного человека на долгий срок немыслима, и сам Лермонтов доказал это, принявшись, тотчас же после создания «Героя нашего времени», за пересмотр всех тех вопросов, которые отстранил от себя в лице Печорина.
Мы знакомы уже с последними стихотворениями поэта; и теперь, сравнивая их с афоризмами Печорина, мы должны снова подчеркнуть их резкое противоречие. Насколько тревожны и сильны по мысли эти стихи последних двух лет, настолько парадоксальны, бесплодны и пассивны мысли и чувства «героя нашего времени». Автор, всегда субъективный в своем творчестве, мог остановиться на таких чувствах и мыслях, конечно, лишь мимоходом. Его энергичная природа через год после выхода книги в свет признала Печорина «порочным» и заслуживающим сожаления. Лермонтов так быстро сошел с той позиции, на которой стоял его герой, что возврат к ней стал немыслим, и роман остался неоконченным. Автор должен был коренным образом видоизменить психический мир своего героя, чтобы сделать этого человека способным к какой-нибудь дальнейшей сознательной деятельности, точно так же, как он должен был сам побороть в себе печоринское пассивно-беспринципное настроение, чтобы написать произведения последних двух лет своей жизни.
А этим печоринским настроением, действительно, был охвачен сам автор, как видно из следующего искреннего признания Печорина – признания, в котором каждый прочтет личную исповедь поэта.
«У меня несчастный характер; воспитание ли меня сделало таким, Бог ли так меня создал, не знаю; знаю только, что если я причиною несчастия других, то и сам не менее несчастлив; разумеется, это им плохое утешение – только дело в том, что это так. В первой моей молодости, с той минуты, когда я вышел из опеки родных, я стал наслаждаться бешено всеми удовольствиями, которые можно достать за деньги, и, разумеется, удовольствия эти мне опротивели. Потом пустился я в большой свет, и скоро общество мне также надоело; влюблялся в светских красавиц и был любим, – но их любовь только раздражала мое воображение и самолюбие, а сердце осталось пусто… Я стал читать, учиться – науки также надоели; я видел, что ни слава, ни счастье от них не зависят нисколько, потому что самые счастливые люди – невежды, а слава – удача, и чтоб добиться ее, надо только быть ловким. Тогда мне стало скучно… Вскоре перевели меня на Кавказ: это самое счастливое время моей жизни. Я надеялся, что скука не живет под чеченскими пулями – напрасно: через месяц я так привык к их жужжанью и к близости смерти, что, право, обращал больше внимания на комаров, – и мне стало скучнее прежнего, потому что я потерял почти последнюю надежду… во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне все мало: к печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день от дня; мне осталось одно средство: путешествовать. Как только будет можно, отправлюсь – только не в Европу, избави Боже! – поеду в Америку, в Аравию, в Индию – авось где-нибудь умру на дороге. По крайней мере, я уверен, что это последнее утешение не скоро истощится, с помощью бурь и дурных дорог».
Тип Печорина был, как видим, реально обрисованным олицетворением одного переходного момента в жизни самого автора, именно того момента, когда борьба враждебных начал в его характере, борьба идеалов и сомнений была им насильственно подавлена полным равнодушием ко всем вопросам высшего порядка.
VII
Несмотря на то что этот тип был скорее типом единичным, чем собирательным, он пришелся по вкусу тогдашнему обществу и очень ему понравился. Печорин не стал «героем» своего времени в тесном смысле этого слова; но люди того времени могли иногда принимать его за своего героя, и по весьма понятным причинам. Тип был обрисован очень заманчиво; ум и благородство Печорина производили впечатление; его печаль и раздумье трогали читателей, а внутренняя пустота и растерянность героя перед трудными вопросами жизни были искусно прикрыты эффектной внешностью. Те из читателей, которые были неравнодушны к одной лишь красивой позе, легко могли перенести свои симпатии с туманных героев Байрона на Печорина, заменив истрепанный и обветшавший костюм новым.
Люди более серьезные, со своей стороны, также нашли в Печорине нечто родственное их сердцу.
Русская жизнь 30-х годов XIX века поставила многих умных людей в одинаковое с Лермонтовым положение. Для них была одинаково трудна задача примирения идеалов с жизнью, при все возраставшем общественном сознании. Многие, как Лермонтов, могли утомиться в этой трудной погоне за идеалами, к достижению которых путь был совершенно не расчищен. Отчего не предположить, что им могла, хотя на короткий срок, быть по сердцу пассивная и безотрадная житейская философия Печорина? Чем богаче запас духовных сил умного человека, тем безотраднее момент его душевной усталости, когда он в этих силах начинает сомневаться. В 30-х годах такие моменты усталости у людей умных и даже более развитых, чем Лермонтов, были не редкостью. Жизнь стала требовать сознательного и строгого к себе отношения; ее разрозненные явления нуждались в обобщении; она налагала на умного человека нравственные обязательства, понять которые и точно разграничить было делом очень трудным. Эпоха была в полном смысле слова переходная: мысли и деяния враждовали друг с другом. Человек либо начинал действовать, не оправдав раньше разумом своих поступков, либо с готовым и цельным миросозерцанием сидел без дела, по причинам, от него не зависящим. Такое несогласие между умом, сердцем и жизнью могло временами приводить людей к апатии, и человек, сохраняя свою гордую и умную внешность, переставал на время принимать живое участие в жизни, предоставляя себя в полное распоряжение ее случайностей.
Печорин мог быть и понятен, и симпатичен многим современникам; но он все-таки «героем» своего времени назваться не может. Он не был настоящим цельным и живым типом: он отражал лишь один момент в истории одного живого развивающегося характера – момент знаменательный, но недолго длящийся; он не был Онегиным своего времени.
VIII
Образ Онегина принято сближать с личностью Печорина. Такое сближение может быть допущено, если считаться лишь с внешностью этих двух лиц; по внутреннему же своему складу эти люди имеют мало общего. Онегин, прежде всего, вполне сложившееся лицо, с установившимися взглядами и вкусами, Печорин – лицо неустановившееся, с возможностью вполне изменить и образ своих мыслей, и свое поведение. Онегин – вырождающийся тип того самодовольного кружка молодежи александровской эпохи, которая долго жила в согласии со своими благодушными и сентиментальными идеалами. Жизнь Печорина – страница из жизни нового поколения, не имеющего пока никаких прочных идеалов, но лихорадочно работающего над выработкой их. Онегин – прозаик в полном смысле слова, заедаемый скукой от безделья, неизбежного и естественного в его положении; Печорин – страстная натура, осудившая себя на безделье произвольно и потому скучающая до поры до времени, но цепляющаяся за каждый случай, чтобы рассеять эту скуку. Онегин – скучный моралист, читающий проповеди и ищущий в книжках подтверждения и объяснения своим чувствам. Печорин – враг всяких наставлений и всякой книжки; он – живая натура, и он всего больше боится быть похожим на кого бы то ни было, хотя бы даже на Байрона. Онегин, при всем своем уме, покорный раб своих неглубоких страстей; Печорин, при несравненно более страстной природе, покорный слуга своего ума, который должен держать в равновесии его пылкое сердце.
Оба героя пали духом: младший, устав в борьбе, озлобленный и страстный, отдыхает на время в пассивном бездействии; старший, скучающий и разочарованный, переносит себя с одного места на другое, чтобы хотя с виду разнообразить свое бездействие, на которое он бесповоротно осужден своим миросозерцанием, износившимся и не допускающим обновления.
Онегин не мог стать Печориным, как и Печорин преобразиться в Онегина. В природе Онегина нет зародышей для будущего развития; в Печорине их временное отсутствие зависит от доброй воли самого героя. В одном дан сложившийся тип, в другом отражено переходное состояние развивающегося характера.