Михайлов день (Записки очевидца)
Шрифт:
На прощанье Таня подарила мне привезённую из Молдавии книгу «Житие и писания Молдавского старца Паисия Величковского», изданную Оптиной пустынью в 1847 году.
— Эту книгу, — рассказывала она, — мне дала перед смертью Лидия Михайловна и сказала: «Однажды, Танечка, ты поедешь в Оптину пустынь и поймёшь, что Оптина начинается с Молдавии — с нашего молдавского старца Паисия Величковского. А когда мы читаем святых отцов, они молятся за нас. И однажды старец Паисий возьмёт тебя за руку и, как деточку, поведёт за собой.
Дивен Бог во святых Своих! А святые действительно молятся за нас, и дивный старец Паисий Величковский доныне приводит кого-то в монастырь, как привёл он сюда нашу Танечку.
Историческая справка. Оптина духовно
Через полгода я получила от Тани письмо, где сообщалось, что у них с мужем всё хорошо. Они обвенчались, окрестили детей, а Таня устроилась на работу в детдом.
В конце письма было признание: «Перед поездкой в монастырь я хотела повеситься». И тут я ужаснулась, вспоминая, как повесился Димочка, единственный сын нашего участкового врача Л. Однажды мама узнала, что Дима попробовал в компании наркотики, и тут же отвела его в Центр здоровья, где лечили от наркозависимости приёмами из практики оккультизма — дианетика, йога и бесконечные медитации, разрушающие, как известно, психику. За лечение в Центре брали огромные деньги, но именно это убедило доверчивую маму, что такие деньги зря не станут брать.
— Родная моя, — умоляла я её, — немедленно забирай Димку из Центра. Это, поверь мне, дорога в ад.
Но Л. не поверила и даже настаивала, чтобы Дима аккуратно посещал занятия. Господи, как трудно вырастить ребёнка и как легко потерять его! После смерти Димочки Л. так и не оправилась. Болеет, плачет и не хочет жить, а я всё уговариваю её сходить в церковь.
Вот и Таня писала о своём богоборческом прошлом: «Мне не хотелась жить, а временами охватывал такой ужасающий, животный страх, что я прятала от себя ножи и верёвки. Я понимала, что погибаю, но мне было уже всё равно. И вдруг однажды утром я продала своё последнее колечко и побежала к поезду. Я не хотела ехать, сопротивлялась, но кто-то повелевал: «Беги». И я бежала с одной мыслью — только бы успеть добежать!»
Таня успела. Она добежала.
СТРАШНОЕ СЧАСТЬЕ
Известного деревенского хулигана Митяя я на дух не переносила, а испортились наши отношения так. Однажды Митенька обнаружил, что в моей домашней аптечке имеется шприц ещё того старинного образца, когда его, бывало, долго кипятили в стерилизаторе, зато и пользовались им годами. Повертелся Митя возле шприца, а наутро прибежал с просьбой:
— Тёть Нин, одолжи шприц. У друга температура сорок, и надо срочно сделать укол.
— А ты умеешь?
— Да я ж на фельдшера учился!
Шприц, оказывается, понадобился наркоманам. Сам Митяй наркотой брезговал. Но первые пришлые наркоманы были ещё в такую диковинку, что любознательному Мите хотелось увидеть, как они от «дури» улетают на Марс.
Шприц из брезгливости я разбила молотком, а Митяя выставила из дома:
— Чтоб ноги твоей больше здесь не было!
Но гони Митяя в дверь — он в окно. Перевесился через подоконник и говорит приветливо:
— Тёть Нин, хочешь, рыбки тебе наловлю?
Захлопнула я окно, а Митяй уже заглядывает в
дверь и говорит ещё более приветливо:
— Тёть Нин, да я тебе за этот поганый шприц такую энергетическую защиту поставлю, что ни один вампир или ведьмак не проникнет в дом!
Это, поясняю, наш Митенька начитался оккультной литературы и сгорал от желания применить свои знания на практике.
— P-раз и готово, и хана ведьмакам! — закружил он вокруг дома, делая пасы.
И тут я, признаться, схватилась за полено. Некрасиво, конечно, но вся деревня знает — иного средства, кроме полена, против Митяя нет. И с крыльца своего дома я не раз наблюдала, как мой сосед — отец Мити, бывший колхозный агроном Кузин — в ярости швырял поленья вслед убегающему «аспиду». Митяй действительно приводил отца в отчаяние — нигде не работает, не учится и режется в карты с уголовниками.
Горю отца в деревне сочувствовали, не без ехидства добавляя при этом, что Кузе-коммуняке досталось всё же поделом и отольются кошке мышкины слёзки. Что за слёзки, не знаю, ибо агроном Кузин был не из тех людей, что умели поживиться за счёт колхозного добра. Напротив, он был коммунистом-аскетом и желал отдать всё, вплоть до последней капли крови, на дело строительства коммунизма. Конечно, коммунизм тогда поневоле строили все. А куда денешься? Но когда партийные мудрецы изобретали очередной план построения коммунизма, например, превратить СССР в сплошное кукурузное поле и тем самым достичь изобилия, то разумные люди понимали, что вместо изобилия будет бедствие, ибо в наших северных широтах кукуруза не растёт. Нет, кукурузу по велению партии сажали все. Но как? Знаю одного знаменитого председателя колхоза, который специально для проверяющих комиссий держал образцовое кукурузное поле, но дальше этого поля проверялыциков не пускал. На краю поля стоял заслон в виде колхозного хора и банкетных столов с шашлыками. При появлении партийных товарищей хор величаво плыл им навстречу с чарками водки на подносе и пел на цыганский манер:
— К нам приехал наш любимый секретарь райкома партии да-арогой! Пей до дна, пей до дна, пей до дна-а!
Гости пили до дна. А председатель колхоза лихо плясал вместе с хором и тоже пел по-цыгански, возглашая здравицы в честь родной коммунистической партии: «Пей до дна, пей до дна!»
Спектакль удавался на славу. Гости уезжали из колхоза довольными, а главное — убеждёнными, что кукурузная кампания по повелению партии здесь проходит успешно, хотя на деле всё было не так. В общем, председатель колхоза был лицедеем, а точнее, совестливым русским человеком, понимающим, что надо кормить народ. Надо вопреки директивам сажать картошку, пшеницу и рожь. Он любил свой народ и ради него готов был паясничать, шутом гороховым, стыдясь потом самого себя. После таких проверок председатель неделю пил по-чёрному, а ночами палил из ружья в огороде, проклиная бандитскую власть.
Словом, как многие люди той эпохи, он был человеком надрыва, ибо не выносит душа того раздвоения, когда думаешь одно, а говоришь другое. «Человек с двоящимися мыслями не твёрд во всех путях своих», — писал апостол Иаков (Иак. 1, 8). Сколько же надломленных людей с двоящимися мыслями было в пору моей юности! Но вот, пожалуй, уникальное явление — мой сосед Кузин прожил жизнь, не ведая сомнений и считая непогрешимым учение КПСС. Он с детской непосредственностью верил в кукурузу и в уверения вождей, что советские люди будут жить при коммунизме, когда унитазы станут делать из золота, а на Марсе будут яблони цвести. Даже провал кукурузной кампании он считал тактическим манёвром партии перед грядущей битвой. И битва грянула — на смену кукурузе пришёл борщевик Сосновского, растение-гигант высотой под три метра. За сутки он вырастает на девять сантиметров и даёт такие мегатонны зелёной массы, что у кремлёвских мечтателей и агронома Кузина дух захватило в предвкушении чуда. Ведь если переработать эти мегатонны на силос, то можно так резко поднять животноводство, что будут у нас молочные реки и кисельные берега. И были потом реки и море слёз! Растение оказалось ядовитым и вызывающим аллергический шок с удушьем и волдырями на коже. Детей, побывавших в зарослях борщевика, увозили в реанимацию в тяжёлом состоянии, были случаи и со смертельным исходом. Комбайнёры отказывались косить борщевик, падали в обморок, и их тоже увозили в больницу. А от новоизобретённого силоса исходил такой смрад, что коровы ревели и не могли его есть. Зимой, правда, ели с голодухи, но становились от борщевика бесплодными.