Мико
Шрифт:
— Еще как вероятно, малыш. Я внизу, в вестибюле. Не хотелось, чтобы тебя трахнул сердечный приступ, если приду без предупреждения. Можно к тебе?
— Я как раз ухожу. Встретимся внизу. — В голове у него вертелись тысячи вопросов. Лью Кроукер жив! Но как же...
— Нет. С тем, что у меня, лучше поднимусь я.
— Ну давай. Наступила пауза.
— А вообще-то ты как? — Голос стал хриплым.
— Все поменялось, — ответил Николас. — Впрочем, в жизни всегда так.
— Расскажешь мне об этом. Я мигом.
Лью был похудевший, загорелый больше обычного; на
Они обнялись, как братья. На этот раз Кроукер против нежностей не возражал — просто удивительно, как он соскучился по другу.
— Что за бинты? — Он показал на руку.
— Потом, — ответил Николас. — А теперь рассказывай.
И Кроукер рассказал — начиная с того момента, когда загадочная автомашина сбила его на дороге в Ки-Уэст, и кончая разоблачением Аликс Логан.
— Выходит, вовсе не Томкин, а Минк санкционировал убийство Анджелы Дидион? — удивился Николас.
— Томкин всего лишь знал об этом, — мрачно усмехнулся Кроукер. — Только впустил убийц в квартиру. Надо думать, это освобождает его от вины.
Николас взглянул на него, ощущая какую-то непонятную боль.
— Жаль, что он оказался таким слабым. Он, наверно, думал об утечке информации, которую она может дать. Национальная безопасность...
— В моей книжке он по-прежнему числится убийцей, — перебил его Кроукер. — Ну ее в задницу, эту национальную безопасность! Большущий обман, будь он проклят.
— Я с тобой не согласен. Лью. Кроукер так и вскинулся:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты сам знаешь, что я хочу сказать, — мягко ответил Николас. — Чем ты здесь занимаешься?
Кроукер замялся.
— Национальной безопасностью, — ответил он виновато. — Извини меня. Ник.
— Ладно, забудь это, Лью. На нас всех паразитируют под предлогом патриотизма.
— И потому Томкин впустил их?
Николас посмотрел ему в лицо.
— Честное слово, не знаю.
— Да ладно! Анджеле от этого никакой разницы. Так или иначе, а до нее все те же шесть футов.
— Перестань себя терзать, Лью! Посуди сам — ты сделал все, что мог. И даже больше, чем другие. Я считаю, душа Анджелы может покоиться в мире.
Кроукер тяжело сел, обхватив голову руками.
— Я ничего не сделал. Я ничего не решил. Я нигде не успел. Просто кручу свои треклятые колеса вхолостую. И никто не собирается отвечать за смерть Анджелы — ни сейчас, ни потом.
Николас встревожился:
— Что с тобой случилось в Ки-Уэсте, мой друг? Только честно!
Голос Кроукера звучал приглушенно.
— Не знаю. Ник. Черт меня побери, если я знаю! — Николас ничего не сказал, и Кроукеру пришлось самому прервать гнетущее молчание. — Моя жизнь пошла наперекосяк. Мне кажется... — Он помолчал и начал снова: — Я не знаю, что произошло с мальчишкой, который закончил училище в числе пяти процентов лучших из своей группы. После этого у меня в одной руке был закон, а в другой — служебный револьвер. И я знал, как с ними надо обращаться. Я знал, что я — на праведной стороне, а они — убийцы,
Это было очень давно... или мне только так кажется? За это время я утратил ту легкость, с которой раньше отличал преступников от слуг правопорядка. Я был абсолютно уверен — вот как в том, что я сижу здесь, — что Анджелу убил Томкин. Я был не прав... а, может, не был? Я уже ничего не знаю! Ее убил Минк, и я знаю, что должен был найти его. Зачем? Хотел ли я убить его своими руками? Стать законченным анархистом по отношению к закону, который я поклялся соблюдать? Это называется самосуд, парень. Когда я стоял перед ним, я знал, что, по крайней мере, какая-то частица меня хотела этого. Даже зная, что за сучка эта Анджела; даже зная, что она могла, и ты в этом прав, смогла бы — испортить эту шпионскую обедню, всю кашу, которую Минк заварил с Томкиным. Но ведь в результате они отняли человеческую жизнь, точно они — сам Господь Бог. Уничтожили человека, Ник.
Он вскинул голову, и Николас вздрогнул при виде опустошенных глаз, окаймленных красными веками. Он, похоже, плакал... по себе, по еще одной заблудшей душе.
— Какая бы она ни была, Ник, она имела право жить. Разве я не прав, скажи?
Николас обнял своего друга за талию, и они сели вдвоем на край кровати.
— Она имела право жить, Лью.
Кроукер негромко кашлянул:
— И вот вместо того, чтобы придушить самого Минка, я мотаюсь по его заданию.
— Не понимаю!
— Сейчас поймешь, я тебе ручаюсь! — Кроукер ходил по комнате взад-вперед, как тигр в клетке. Он был предельно возбужден и не скрывал этого. — Причина, понимаешь, в том, что я ездил встречаться с этой сволочью в Вашингтон. На этот раз он наметил новое убийство. Похоже, что Таня Владимова подсажена к нему из КГБ. Кстати, ты не знаешь, где она тут притаилась, а?
Николаса бросило в жар. Столько всего сразу!
— Таня? — переспросил он. — Советская шпионка? Но тогда почему Минк не связался со мной сам?
Кроукер кивнул на телефон:
— Ты когда-нибудь вспоминаешь про автоответчик, парень?
— Практически у меня голова забита другим. Но полчаса назад я вошел в отель и наткнулся на Таню. Она...
— Какого черта ей здесь понадобилось?
“О Боже! — подумал Николас. — “Тэндзи”! Я рассказал ей все, что с таким трудом уберег от Проторова! И выходит, он все равно победил. Из-за территориального инцидента почти наверняка вспыхнет война — об этом страшно даже подумать”.
— Идем! — крикнул Николас.
— Куда?
— На Хамамацу-тё.
Выйдя от Николаса, Таня покинула отель по пожарной лестнице, спустившись на семь этажей, не дожидаясь лифта и опасаясь быть замеченной. На улице она свернула на север, быстрым шагом удаляясь от отеля. Ей очень хотелось взять такси, но она боялась оставить след. Ее решение было верно и по другой причине: улица была перегружена транспортом, и Таня могла быстрее преодолеть три квартала пешком, пробивая себе дорогу в толпе, как лосось пробивается вверх по течению.