Миколавна и 'Милосердия'

БОРИС ЕКИМОВ

МИКОЛАВНА И "МИЛОСЕРДИЯ"

Который год уже по утрам в зеленой глухой чащобе вишен и слив, что стоят вдоль забора, поет садовая славка. Солнца восход. Прохлада и тишина. И вот зажурчала негромкая птичья песнь. Это - славка. Голос ее негромок, словно тихий ручей, журчит и журчит. Комочек легкого пуха: с ветки на ветку, с ветки на ветку, что-то склюнет - и снова журчит. Никто ее не тревожит.

Окраина поселка. В нашем дворе - покойно. В соседском и вовсе глухая тишь. Там старая Миколавна живет одиноко.

За

высоким забором, за зеленой стеной деревьев ни с улицы, ни с нашего двора Миколавну не видать. Тем более что ходок из нее - никакой. Телом тучная, тяжелая, с трудом она движется на подпорах: костыль да клюка, а чаще - табурет, который толкает перед собой, на него опираясь. Горе - не ходьба. И потому дороги ее коротки: от дивана, на котором ночует и днюет - то лежа, то полулежа, - до кухонного, обеденного же, стола. А если по летнему времени на волю захочется из жаркой комнатной духоты, то с кряхтеньем и стонами выбирается Миколавна на крыльцо, надежно укрытое от сквозняков стеклянными рамами и дверями. В летнюю пору она подолгу сидит в этом стеклянном прогретом скворечнике, вздыхая и охая, порою что-то мурлычет. Песни ее - словно птичьи, слов не понять. И сама она будто большая старая птица, облезлая, обескрылевшая, еле живая, прячется, словно в дупле, в глухой огороже стен, высокого забора, густой зелени.

Только я слышу ее. Порой она меня окликает:

– Милосердию мою не видал?

– Не видал, - отвечаю ей.

– Увидишь, перекажи, пусть зайдет. Все мыкается.

"Милосердия" - это Дуня ли, тетка Дуня, а для молодых - давно уже бабка Дуня, которая живет против нас, через улицу. Она - казак вольный, в вечных походах. Ранним утром торопливо шлепают ее просторные калоши через улицу, в соседский двор.

– Миколавна!
– окликает она.
– Живая?..

– Слава Богу, дышу... А всю ночь промучилась. Лишь чуток комариным сном задремлю - и враз меня жаром осыпает...

И пошли речи известные, стариковские: о ночных хворях да недобрых снах.

С веранды моей видна лишь крыша дома соседского да верх стены. Все остальное заслоняет высокий забор да зелень. Но голоса и речи ясно слышны. И словно вижу картину привычную: на крыльце, на низкой скамеечке, - большая оплывшая Миколавна в просторной ночной рубахе, а рядом - тетка Дуня, худая и востроносая, словно воробей. Она не присядет. Костлявые черные ноги в просторных калошах покоя не ведают, с утра тем более. Сучит тетка Дуня ногами, уже занудившись. Соседкиным жалобам сострадает участливым быстрым говорком:

– Какая беда... Какая беда... Это надо... Беда так беда.
– И успевает новости выложить и собственное, больное: - Таиса Абрамкина своего прогнала. Капеля он, говорит, и боле никто. Поросенок опять не жрет, гад. Била его, била. Кобель гавкать не стал. Ночью, слыхала, кто-то возле двора шалался, а он, сволочь такая, молчит. Нажрался и спит, нет ему горя. Ныне дам ему порки.

Беседа течет обычная, она не смолкает.

Но слышится по двору шлепанье тетки Дуниных калош. Помойное ведро убрать, свежей воды принести. Летят короткие приказы с крыльца:

– Постановь... Прибери в сарай. Ведрушку - на крылец. Подотри... Подай...

Шлепанье калош убыстряется. Вихревыми кругами носится тетка Дуня по двору и скоро убегает, на ходу взахлеб передавая дела предстоящие:

– Макарьевна из проулка, ты ее знаешь, они кур помногу держали, вроде помирает, надо бежать глядеть. Мишка вчера бутылок привез два мешка, а в нашем магазине их не берут. Сваха переказала...

И вот уже калоши зашлепали вон со двора. Снова тишь. Лишь Миколавна в голос бурчит:

– Прозвонила - и нет ее... Коза комолая... Черти ее поджигают, лётом летит... Милосердия называется.

Это уже - для меня, чтобы я посочувствовал.

Спустя час ли, другой услышу я зов:

– Покличь мою милосердию... Увеялась...

Но где ее сыщешь, бегучую тетку Дуню? Надежный замок на воротах. Кобель хрипло лает, видно, пошла впрок наука. Хозяйка же - вольный ветер.

– Милосердия называется...
– желчно цедит в своем дворе Миколавна.
– Денежки любит получать.

– Не глядел?
– порой снова окликает меня.
– Нету ее?

– Не видать, - отзываюсь я.

"Милосердия" - это тетки Дунина официальная должность при хворой соседке. Миколавна - человек одинокий. Таким людям с недавних пор собес нанимает помощниц. Оплата - сущие копейки, отсюда и круг забот: заглянуть раз-другой в неделю, хлеба купить да молока; иная полы подотрет - спасибо и на этом. Но старые люди мудрят: всяк - свое. Отсюда и споры. Обязана "милосердия" с огородом помогать или не обязана? Щи варить?.. В хате прибирать?.. Обязана - не обязана... Деньги им платят.

У Миколавны за короткий срок этих "милосердий" сменилось трое или четверо. "Обязана... Не обязана"...

– У людей милосердия грядки поливает, - сообщала тетка Дуня.
– А твоя процедит скрозь пальцы - и ушла.

– У людей - стирают, а твоя - с маникюром, культурная.

Кончилось это понятным; других отстранив, тетка Дуня заступила на должность при Миколавне: носить из магазина хлеб, молоко, получать хоть и малую, но копейку. Выслушивать укоры:

– Ушла и в тину села. Не дошумишься. Так и скачешь, так и скачешь.

Тетка Дуня и впрямь скачет весь день, словно воробей, промышляя. Востроносая, ростом невеликая; из-под заношенного платка быстрый глазок ее шныряет туда да сюда, словно воробьиный, ища поживу.

– Тетка Дуня!
– окликнешь ее.
– Тебе не надо...

– Надо, надо...
– не даст она и закончить и скачет ко двору.

Траву ли скосишь, яблоки-паданки некуда девать, вяленая рыба год провисит на чердаке, пожелтеет, старую крупу шашель поточил, арбузные корки ли, капустные листья - все тетке Дуне идет.